Олег непонимающе смотрел на бородача:
— Что за полтина?
Тот налил себе пива, пена побежала через край кружки,
ответил равнодушно:
— Половина рубля.
— Гм... а что такое рубль?
Бородач торопливо осушил кружку, поспешно налил еще, лишь
тогда ответил, держа кружку обеими руками:
— Ты что, из леса вышел? Рубль — это рубль. Серебряную
гривну видел когда? Рубят на десять частей. Каждая отрубленная зовется рублем.
— Фу ты, — сказал Олег с облегчением. — Я-то
думал... Дороговато!
— Перед войной цены растут быстрее грибов.
Олег бросил на середину стола золотую монету. Отрок с
недоверием покрутил перед глазами, попробовал на зуб, кивнул, опустил в карман.
На его ладони появилась горсть серебряных монет, он стал отсчитывать сдачу.
Олег отмахнулся:
— Принеси поесть мне и моему другу.
Отрок исчез, бородач хмыкнул вслед:
— Видал? У него в переднике монеты ромейские,
греческие, франкийские, еще черт-те какие... Новгород!
Олег цепко посматривал по сторонам. Бородач хорош, надо лишь
не обращать внимания на грубость. Еще лучше — вести беседу в том же ключе. Люди
со сладкими языками вредят.
— Народное ополчение, — сказал он, — только
для усмирения окрестных племен?
Бородач прихлебывал пиво уже с расстановкой, любовно, утолив
жажду. Лицо его разгладилось, глаза чуть прояснились, а голос утратил жесткую
хриплость:
— С теми тоже. Но хуже — варяги. Недавно чуть было
город не захватили, столько набилось под видом купцов. Они и были купцами, да
больно буянили, женок насильничали. Вот новгородцы и схватились за ножи...
Потом три дня улицы от крови отмывали. Убитых навалили столько, что ступить
было некуда. Берсеркеры аль не берсеркеры, а порешили всех, как кабанов.
Теперь, грят, варяги в отместку наши ладьи перехватывают, с большим войском
идут. Еще проклятые свеи грабят веси наши, аки волки лютые. С Псковом друг дружке
юшку из носа пускаем. Да и с Ижорой на ножах, с карелой в том месяце большая
сеча была, поле устлали убитыми — ихними и нашими. Да и юрга пожгла наши
посады. Грят, большое войско собрали...
Олег сидел, задумавшись. Мужик наливал себе, пил, наливал, а
когда в кувшине показалось дно, придвинул жареный кабаний бок, вытащил из-за
голенища острый нож. Олег вздрогнул, когда на плечо легла чья-то рука. Возле
него стоял высокий парень, одетый чисто и очень нарядно. С сомнением глядя на
поношеную одежду Олега, сказал ясным чистым голосом:
— Святой пещерник?
— Так меня называют люди, — ответил Олег скромно.
Глаза парня сказали отчетливо, как бы он точнее назвал
оборванного здоровяка с плечами борца с медведями, но вслух вежливо произнес
заученно гладко:
— Великий посадник Новгорода просит пожаловать к нему
на пир.
Олег поднялся, кивнул бородачу:
— Завтракай сам. Я перекушу в другом месте.
Мужик растянул в усмешке щербатый рот:
— Перекушу!.. С такой-то рожей! Гляди, другим не
останется, если не поспеют раньше!
Олег пошел вслед за парнем, что явно старался держаться не
ближе чем на два шага — боялся вшей или клопов. Сердце Олега начало стучать
чаще, кровь бросилась в голову. Что-то стряслось необычное, если Гостомысл
послал за ним так быстро. Неужто в самом деле вещий сон? Конечно, если о чем-то
напряженно думаешь перед сном, то во сне боги часто подсказывают ответ. Народ
это подметил, сказал по-своему: утро вечера мудренее. Вечером ломаешь голову,
мучаешься, а утром просыпаешься с готовым ответом... Но если так, что за ответ
пришел к Гостомыслу? Тот ли, к которому подталкивал он, Олег? Пути богов
неисповедимы.
Двор Гостомысла был заставлен расписными повозками — даже
ободья из чистого серебра, кони гарцуют под шелковыми попонами, на уздечках
блестит золото. Завидев рослого Олега издали, с высокого крыльца поспешил тиун,
сопровождаемый угрюмым стражем, теперь знавшим Олега в лицо. На лице кудрявого
красавца отразилось великое облегчение: все-таки сильно сомневался всю дорогу,
что именно этого оборванца желает видеть посадник Великого Новгорода...
Олега провели по широким ступеням, крытым расписным ковром —
хашеманским! — явно только что на верблюдах доставили. Холопы носились,
как пчелы, таская кушанья, размещая гостей. Со зваными приехало сотни две слуг,
всех надо принять и накормить, а коней развести по стойлам и тоже накормить.
Гостомысл, судя по всему, созвал цвет города: бояр великих, знатнейших купцов,
тысяцких, русичей, тиунов. Олег узнал всего два-три лица — самых старейших,
давно не был в этом городе.
В просторных сенях гостей встречал сам Гостомысл. При нем
держалась густо нарумяненная племянница, имени ее Олег не знал. Гостомысл
улыбался, кланялся, спрашивал о здоровье, мановением руки препровождал в
большую гридницу.
На Олега Гостомысл зыркнул люто, лицо было землистого цвета,
даже не улыбнулся, как другим гостям, подал знак, что поговорит позже, и Олег
отправился в палату. Гостей была тьма, и он скромненько устроился в уголке.
Люди тут беседовали уверенные в себе, оборотистые. Гостомысл не чтил тех, кто
богатство обрел по наследству. Здесь собирались те, кто из-под стоячего подошвы
выпорет, — быстрые, хваткие, сметливые и жестокие, если нужда будет.
Один из таких — старик с серым волчьим лицом, косматый, глаз
не видно под кустистыми бровями. В молодости был ушкуйником, грабил купеческие
караваны, потом жажда нового занесла на край света через чужие страны до самой
Индии. И дальше бы понесло сорвиголову, но потянулось бескрайнее океан-море, в
котором, как объяснили сведущие люди, вода через сто верст становится как клей,
корабли застывают, а из моря поднимаются чудища и жрут всех на палубе и в
трюмах... Впрочем, вернулся из Индии с великой прибылью: нашел сокровища или
ограбил кого — никто не ведает, но по его следам кинулось еще три ватаги
бродяг.
Вон тот так же смутно знаком — древний, как сами палаты
Гостомысла, русич рубился с варягами пятьдесят лет назад, доныне рубцы на лице
не разгладились. Голос дребезжит, но спину держит прямо, а молодняку, что
толпится возле, назойливо рассказывает о днях былой славы.
Почти у входа на лавке сидит, широко расставив ноги, грузный
седой мужик с угрюмым красным лицом. Большие бугристые руки уложил на гнутую
рукоять трости, упер ее в дубовый пол. Рукоять трости и пальцы старца блещут
драгоценными камнями, но сам старик одет вызывающе простецки, чуть ли не в
мешковину. Олег все еще силился вспомнить, где его видел, когда по залу
пронесся говорок, и все стихли, завидев Гостомысла.
Посадник от самых дверей широко развел руки, провозгласил
сильным приятным голосом:
— Добро пожаловать, дорогие мои друзья, к столу!
Он отступил, давая дорогу холопам, — те враз набросили
на длинный стол узорчатую скатерть, сверху постелили голубую, затем —
зеленую... Олег терпеливо ждал, пока дойдет дело до красной, думал —
закончится, но после красной постелили темно-красную, коричневую, а уж в самом
конце была снежно-белая. Другие холопы мигом уставили стол золотой и серебряной
посудой — точенной и кованной лучшими мастерами: широкие братины, высокие чары
и кубки на тонких ножках.
