Когда отяжелели от еды, а питье едва не выплескивалось из
ушей, один из знатных бояр поднялся, что-то прокричал, его не услышали за общим
гвалтом, он вытащил огромный нож, ударил несколько раз по серебряному кубку.
Зазвенело, на тонкой чеканке остались вмятины, царапины. Несколько голов нехотя
повернулись к боярину, но тут же занялись своими разговорами. Боярин грохнул
тяжелым кулаком по столу, посуда подпрыгнула, вино расплескалось по скатерти.
— Слушайте все! — заорал боярин. Лицо его стало
красным от гнева. — Мы пили за здоровье Гостомысла, желали счастья его
древу, пили за его знаменитого пращура — посадника Атвинду, пили за героя земли
новгородской Буривоя — отца Гостомысла, но не пили еще за Отечество!.. Только у
нас, ильменских словен, возможно такое непотребие. Два ляха сойдутся — тут же
пьют за Отчизну, а три — уже льют слезы о Великой Ляхетии... А мы же, мы!..
Лучшие люди клали головы, а мы все черт-те о чем!.. Предлагаю наполнить кубки и
чары, встать... и взглянуть, какая свинья села своим поганым задом на мою
бобровую шапку, которую я оставил где-то на лавке!
Гости, что уже стояли с кубками в руках, начали смущенно
оглядываться. Зазвенели кубки, вино полилось на одежды, на пол. Гостомысл
встал, за спинами гостей прошел к Олегу, сказал горько:
— Новгород!.. Даже говоря об Отчизне, каждый блюдет
свой карман. Весь народ перевели в торгаши!
— Всякие города нужны, — сказал Олег. — А
сон-то был вещий?
Гостомысл остро взглянул из-под насупленных бровей:
— Нам-то что?.. Рюрик далеко.
— Его можно призвать, — напомнил Олег. —
Новгород сейчас без князя, а Рюрик бивал варягов! Его знают те и эти. И меря
поутихнет, ярая слава Рюрика далеко простерла соколиные крылья.
Они прохаживались взад-вперед в соседней палате. Некоторые
гости, покинув стол, тоже шушукались кучками, остальные пировали по-прежнему,
холопы носились со всех ног, таскали сладкое.
Гостомысл сказал внезапно:
— Вон к нам направляется Прибыслав, у него нюх на все
новое. На днях его жена сбежала с хлопцем, который служил у него приказчиком.
Прибыслав, осанистый мужик с разбойничьими глазами и серьгой
в левом ухе с крупным диамантом, поклонился еще издали:
— Гостомысл, что будем делать с твоим сном?
— Счaстье тебе, Прибыслав, — ответил Гостомысл с
достоинством. — Слышал я, женка твоя сбежала с приказчиком?
— Не жалко, как раз собирался его увольнять. Ты лучше
скажи, будешь Рюрика звать на княжение аль нет? Твой сон ведет к тому!
Гостомысл бросил на Олега многозначительный взгляд, и тот
невольно восхитился купчиной, который так молниеносно выстроил цепь причин и
следствий.
— Не знаю, — ответил Гостомысл с напускным
равнодушием. — А что?
— Да вроде бы нам чужаки ни к чему, — сказал
Прибыслав сердито. — Набегут всякие! С ними же совсем не будет жизни
честным людям!
— Так то честным... Тебе-то что?
Прибыслав оскалил желтые зубы, однако сказал уже более
мирно:
— Но ежели чего, дай знать. Рюрик не совсем чужак, но с
ним явятся чужаки. Я хочу знать заранее, это мой город!
Он подмигнул хитро, быстро отошел в сторону. Гостомысл
проводил его долгим взглядом, шепнул Олегу:
— У него двенадцать постоялых дворов, тридцать две
корчмы, табуны коней на выпасе, склады ломятся от овса... Да он за Рюрика с
войском обеими руками! Нигде выгоду не упустит. И с бабами везет старому черту.
— Но... от него же сбежала жена?
— В том и везение!.. Другую возьмет, получше. Если
захочет.
Гостомысл ухмыльнулся, на миг став похожим на удалого
ушкуйника, каким Олег его знал полста лет тому.
— Отдыхай, отче... Ты ведь постарше меня? Я даже не
пытаюсь узнать на сколько — оторопь берет. Голова кружится, будто заглянул в
бездну. Отдыхай, а я переговорю с боярами. Кого-то все одно придется звать на
княжение: то ли киевского князя, то ли хазарского кагана. Есть такие, что хотят
немецких рыцарей, свеев. Нужна сила, дабы защитила Новгород!
Внизу гулял и гремел весельем нижний поверх терема и даже
весь двор. У Гостомысла ежели гуляют гости, то гуляют и холопья. Пляски, песни,
веселые гудошники; кто-то вывалился на крыльцо, грубо ткнув Олега, пышущий
румянцем, разгорячившийся от обильной еды, хмельной, начал шумно мочиться прямо
с крыльца. Олег дал по шее, и гуляка рухнул лицом в парующую лужу.
Над головой выгибался купол темно-синего неба. Звезды горели
частыми россыпями, кучками, словно далеко-далеко у походных костров собралось
огромное воинство. Ворота были распахнуты, пьяный народ шлялся в обнимку. Орали
песни, во двор заходили с улицы. Олег постоял на крыльце, неслышно отступил в
тень. Он пока не знал, что не понравилось ему во дворе, но отодвинулся еще
чуть, быстро присел.
Сбоку сухо щелкнуло, в ухо больно ударила отлетевшая
щепочка. Олег издал короткий стон, повалился через порог, высоко вскинув ноги.
В тени сразу отполз, приподнялся на корточки, опустив ладони на рукоять ножа.
В тереме играла музыка, на разные голоса орали песни. К
крыльцу никто не бросился, даже не прошел вроде бы мимоходом. То ли решили, что
убит, то ли стрелок был непрост, знавал трюки. Олег напряженно вслушивался и
всматривался, мышцы заныли от напряжения.
Вдруг во дворе среди гуляк, разрисованных повозок,
скоморохов появилась маленькая женщина в мужской одежде. На широком поясе,
подчеркивающем ее тонкую талию, висел узкий кинжал. Она огляделась, словно ища
кого-то, быстро прошла к терему. Олег отодвинулся глубже в тень, чтобы она
оказалась на полном свету от масляных светильников.
Она перешагнула порог, остановилась. Олегу показалось, что
она шарит взглядом по деревянному полу, но нагнуться не решается. Ее лицо все
еще оставалось в тени. Олег неслышно зашел с другой стороны, внезапно положил
руку ей на плечо.
Она резко обернулась, вскрикнула. Свет бил прямо в лицо, она
побледнела, ее брови взлетели. Ему показалось, что в черных глазах промелькнул
ужас.
— Ты ждала кого-то другого? — спросил он быстро.
— Как ты меня напугал... — прошептала она. —
Разве ж можно так!
— Так можно, — ответил он. — Или под тобой
уже лужа?
Он вывел ее на крыльцо, держа за плечи, кивнул на торчащую
стрелу:
— Дай-ка ее.
Гульча с недоумением взялась за стрелу, дернула, потом
дернула сильнее, негодующе фыркнула, ухватилась обеими руками, уперлась ногой в
дверной косяк и рванула изо всей дури. Олег успел подхватить — кувыркнулась бы
через спину. Она протянула ему стрелу, глаза ее были непроницаемы. Олег
потрогал ногтем застрявшие в железных заусенцах древесные волоконца. Гульча
могла притвориться, что дергает изо всех сил, но стрела действительно была
пущена очень сильной рукой.
