Другой воин, краснощекий, с ниспадающими на плечи волосами,
вскрикнул:
— Если он был великим воином, то я первым сражусь с
ним!
Толстяк предостерегающе поднял руку. Лицо его было
встревоженным, хмурым:
— Лучше забросайте дротиками издали. Убейте стрелами. Я
не хочу терять людей. Нас пришла сюда сотня, а погибло уже восемь, если считать
доблестно погибшими и тех, кто утонул спьяну, упал с дерева, захлебнулся в
блевоте...
Краснощекий заорал, надсаживаясь и выгибая грудь еще круче,
словно петух на заборе:
— Я потерял счет битвам, как дурак-десятник потерял
счет бабам! К обеду все увидите его голову на моем копье. Я сам вырву его
печень, съем сердце, а из черепа сделаю чашу и буду пить вино, лежа на животах
дулебских женщин!
Он начал поворачивать коня от крыльца, а в этот момент Олег
поднялся во весь свой немалый рост.
— Я принес свою голову сам, — заявил он громко в
мертвой тишине. — Иди и возьми ее!
Во дворе все замерло. Толстяк застыл с открытым ртом, не
двигались всадники с отважным сотником. Наконец сотник опомнился, крикнул
торопливо:
— Это в самом деле великий воин! Как твое имя?
— Что в имени моем? — ответил Олег тяжело. —
Вы потеряли пятерых, нарушив заповедь не трогать храмы и служителей, Искателей
Другой Жизни. Повторяю: не трогайте меня! Я живу в лесу, питаюсь растениями. Ни
во что не вмешиваюсь, хотя дулебы — это мой народ...
Сотник прервал, голос был подозрительным:
— Почему ты не со своим народом?
— Я с ним, — ответил Олег.
— Почему не воюешь? Не мстишь за убитых?
Олег вздохнул, не умея ответить. Око за око, зуб за зуб...
Когда-то и он думал, что только так справедливо, именно так честно, но потом
ему открылось, а этим — нет. Беда в том, что даже взрослому трудно объяснить,
чем плохо око за око, а как втолковать детям?..
— Я ищу другой путь, — ответил он.
— А найдешь? — поинтересовался сотник. Его пальцы
сомкнулись на древке копья, чуть передвинулись, выбирая равновесие.
— Не знаю.
Улыбка сотника вдруг превратилась в оскал, глаза сузились:
— Таких, как ты, много... К счастью!
Он швырнул копье так резко, что всадники не успели даже
проводить взглядами. Олег ожидал броска, качнулся в сторону, одновременно
натянул тетиву:
— Таких, как ты, тоже много... на беду!
Стрела пробила железную пластину доспеха с такой легкостью,
словно обрин был в полотняной рубахе. Оскалив зубы, он с воем ухватился за
белое оперение, а три новых стрелы ударили в ближайших воинов. Четвертая
достала толстяка, выбив зубы и вонзившись в раскрытый рот так, что острие
вылезло из затылка.
Олег успел выпустить еще три стрелы, воины с копьями
шатались в седлах, иные пронзены насквозь, оставался еще один с дротиком, и
Олег, отражая удары мечом, все время держал его в виду. Наконец тот метнул,
размахнувшись так широко, что едва не упал. Олег подпрыгнул, одновременно ударил
сапогом в чужое лицо, копье ловить не стал — метнуть не дадут, бешено
завертелся во все стороны, бил мечом, ногами.
Двое всадников осадили коней, торопливо отвязывали от седел
копья. Олег подхватил лук, взлетел на забор, побежал по торцам вбитых в землю бревен
— в десятке шагов высился длинный сарай, к нему примыкали конюшня и кузня, а
дальше общая крыша соединяла подсобные строения с теремом.
Мимо с шумом, треща расщепленным концом, пролетело короткое
копье. Олег с разбегу вспрыгнул на крышу сарая, пронесся на другую сторону,
слыша, как прогибаются крытые гонтой доски, пробежал по крыше конюшни,
перепрыгнул на терем — тот был всего на сажень выше.
Во дворе стоял крик, вертелись, как юла, всадники, дико
ржали испуганные кони, трупы обринов распластались в лужах крови. Олег с
замирающим от страха сердцем повис на кончиках пальцев, цепляясь за скользкие
дощечки на краю крыши — со двора могут поразить стрелами, а из окна терема
легко пырнуть копьем в незащищенный живот!
От этой мысли стало так жутко, что пальцы начали
разжиматься. Он поспешно качнулся, вышиб раму и ввалился в терем.
Перекувырнувшись через голову, вскочил, как остервенелый кот: оскаленный,
лютый, готовый драться до последнего.
В горнице находились три женщины. Две старые, третья совсем
молоденькая с копной иссиня-черных волос. Обе старые карги завизжали так, что в
ушах, привыкших к лесной тишине, заломило от боли. Юная красавица вздрогнула,
закусила нежную губу. Ее неправдоподобно большие глаза быстро обежали его с
головы до ног, остановились на плече, где была кровь.
— Тихо! — приказал Олег.
Старые женщины завопили еще громче. Одна люто размахивала
ножом, другая, ковыляя, как хромая лошадь, теснила красавицу в глубь комнаты.
Девушка ухватилась маленькими пальчиками за рукоять разукрашенного кинжальчика,
ее глаза тревожно блестели.
— Всех зарежу, — пообещал Олег зловеще, —
если не замолчите!
За дверью раздался приближающийся топот. В горницу с
грохотом ворвались вооруженные обры. Их было четверо, но тут же стало трое.
Когда еще один упал, зажимая распоротый живот, двое оставшихся получили простор
и сразу пошли на Олега с двух сторон. Опытные, закаленные, они знали свои силы,
верили в удачу и наверняка умели брать могучего зверя с боков.
Олег прыгнул к правому, но тут же, не глядя, ударил мечом
назад. Там легко парировали — удар знаком, но оба противника не ведали, что
пещерник знает нечто еще. Один осел на пол, пытаясь ощупать окровавленными
пальцами разрубленную голову, другой прыгнул, выставив меч. Это был не обрин —
вместо плоского лица с выступающими широкими скулами на Олега смотрело смуглое
черноглазое лицо с хищным длинным носом и выпяченными губами. Лицо было узкое,
как лезвие топора, даже одет противник был иначе: в просторный хитон, но мечом
орудовал на удивление быстро и очень умело. Олег насел, стремясь покончить за
два-три удара, ибо за дверью снова слышался топот множества ног.
Внезапно он услышал отчаянный девичий вскрик:
— Не убивай, это мой брат!
Олег успел повернуть меч плашмя, удар бросил обрина — или
кто бы он ни был — на пол. Девушка кинулась к упавшему, переступив через
умирающих, упала на колени. Олег перебежал в другую комнату, сшиб всем телом по
дороге обрина, другого ударил о деревянную стену так, что затрясся весь терем,
бегом пронесся через две светлицы и вдруг поразился наступившей тишине: далекие
крики и звон оружия не в счет, оказывается, не слышно стало двух старух, что
невыносимо визжали все время.
Сметая всех на пути, он ворвался в огромную поварню. Два
тучных мужика пыхтели возле котлов, третий с недоумением прислушивался к
отдаленным крикам, ржанию, звону железа. В двух огромных очагах жарко полыхал
огонь, на широкой жаровне, раскаленной до вишневого цвета, яро светились
крупные угли.
