Непоследовательность, или Любовь достойна снисхожденья
(Я говорю от третьего лица. Я опускаю ранние годы и перехожу прямо к делу).
У Аннет Олениной была подруга, искренний друг, лишь она знала о страсти ее к Алексею
[27] и старалась образумить ее. Мари не раз говорила: «Аннет, не доверяйтесь ему, он лжив, он пуст, он зол». Подруга обещала ей забыть его, но продолжала любить. На балах, в театре, на горах она встречала его постоянно, и мало-помалу потребность видеть его чаще стала неотвязной. Но она умела любить, не показывая, что увлечена кем-то, и ее веселый характер вводил в заблуждение свет.
На балу.
Б. Моризо.
Обязательным атрибутом на балу был веер. Его можно было оставить в бальной зале на своем месте, можно было во время танца держать в левой руке (которая лежит на плече партнера)
Однажды на балу у графини Тизенгаузен-Хитровой
[28] Анета увидела самого интересного человека своего времени, отличавшегося на литературном поприще: это был знаменитый поэт Пушкин.
Бог, даровав ему Гений единственной, не наградил его привлекательною наружностью. Лице его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевала тот ум, которой виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль
[29], заимствованный от поколения матери, не украшал лица его, да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленькой рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие – вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту XIX столетия. Говорили еще, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно знать; что он распутный человек, да, к похвале всей молодежи, они почти все таковы. Итак, все, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умен, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен.
(Среди странностей поэта была особенная страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что они значат для него более, чем сама красота. Анета соединяла со сносной внешностью две вещи: у нее были глаза, которые порой бывали хороши, порой простоваты, но ее нога была действительно очень мала, и почти никто из молодых особ высшего света не мог надеть ее туфель.
Пушкин заметил это ее достоинство, и его жадные глаза следовали по блестящему паркету за ножкой молодой Олениной. Он только что вернулся из десятилетней ссылки: все – мужчины и женщины – спешили оказать ему знаки внимания, которыми отмечают гениев. Одни делали это, следуя моде, другие – чтобы заполучить прелестные стихи и благодаря этому придать себе весу, третьи, наконец, – из действительного уважения к гению, но большинство – из-за благоволения к нему имп<ератора> Николая, который был его цензором.
Анета знала его, когда была еще ребенком. С тех пор она пылко восхищалась его увлекательной поэзией.
Она собиралась выбрать его на один из танцев. Она тоже хотела отличить знаменитого поэта. Боязнь быть высмеянной им заставила ее опустить глаза и покраснеть, когда она подходила к нему. Небрежность, с которой он у нее спросил, где ее место, задела ее. Предположение, что Пушкин мог принять ее за простушку, оскорбляло ее, но она кратко ответила: «Да, мсье», – и за весь вечер не решилась ни разу выбрать его. Но настал его черед, он должен был делать фигуру, и она увидела, как он направился к ней. Она подала руку, отвернув голову и улыбаясь, ибо это была честь, которой все завидовали.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Я хотела писать роман, но это мне наскучило, я лучше это оставлю и просто буду вести мой Журнал.
* * *
Я перечитала свое описание Пушкина и очень довольна тем, как я его обрисовала. Его можно узнать среди тысячи.
Но продолжим мой драгоценный Журнал.)
13 Août. <Понедельник> (13 августа) <1828>
В субботу были мои рожденья. Мне минуло 21 год! Боже, как я стара, но что же делать. У нас было много гостей, мы играли в барры
[30], разбегались и после много пели. Пушкин или Red Rover
[31], как я прозвала его, был по обыкновению у нас. Он влюблен в Закревскую
[32] и все об ней толкует, чтоб заставить меня ревновать, но при том тихим голосом прибавляет мне нежности. Милый Глинка и премилый Serge Galitz Firce (Фирс) был у нас: первый играл чудесно и в среду придет дать мне первый мой урок пенья. Но Любезный Герой сего дня был милый Алексей Петрович Чечурин, или прелестный Graeme
[33], как прозвала я его: он из Сибири, с границ Китая, был в Чите, видел всех
[34], имел ко мне большую доверенность и очень интересен. Он победил всех женщин, восхитил всех мужчин и посмеялся над многими. Он познакомился со мной у те<тушки> Сухаревой, приезжал гостить к нам и жил несколько дней, и приедет еще на несколько времени.
Он большого роста и удивительно как сложен, телесная красота и сила, плод свободной и немного дикой жизни, соединяются с выразительными чертами и придают неизъяснимую приятность молодому Graeme. Ему только 19 лет, и борода его еще покрыта только легким пухом. Он белокур, но не довольно, чтоб сделать лицо его женским; его взор быстр, выразителен, умен, чувствителен, улыбка приятна. Он красавец телом, а лицом приятный, ежели бы писать Амура северных стран, надобно писать с него. Душа его чиста, как неиспорченная душа юноши только может быть. Чувствительность и удивительное почтение к старшим отличают все его поступки, он обожает родину, без слез не говорит об умершей матери, без восхищения не называет имя отца своего, сестры и Амура, приверженного ему казака. Он удивительно ловок; стреляет из лука, ездит верхом, прелестно точит, кует, полирует, плетет корзинки, вяжет узелки и пр. Все делает с удовольствием и хотя не знает по-французски, но очень учен для того края, пишет, читает и переводит по-монгольски. Он не знает еще любви и с чистою душою, не понимая, чего хочет, сам ищет любви и потому – бед. С какою чувствительностью принял он совет мой беречься молодых модных людей, он почти заплакал, отошел от меня и сел в угол. Когда же на другой день я спросила его, что от сердца ли он меня оставил, то он сказал с пылкою выразительностью: «Вы не поняли меня, я слишком чувствовал, не находил слов. – И еще прибавив несколько выражений, вдруг остановился и сказал: – Дурак я, признался в том, в чем никогда не хотел признаваться».
