Портрет А. С. Пушкина.
О. А. Кипренского. 1827 г.
Свобода народа есть желание сильнейшее души моей, но вот в чем оно заключается. Сначала запрети однажды навсегда явную и тайную продажу людей, позволяй мужикам откупаться на волю за условленную цену. Тогда тот, кто понимает силу слова сего, сам откупится. Я не прошу дать вдруг свободу всей России, они не могут понимать, что она состоит только в свободном пропуске из одного края в другой и что кроме собственной своей души и семейства и принадлежащих им домашних вещей они ничего не имеют и что все земли должны остаться за владельцами. Еще дай честное и бескорыстное управление внутренней части государства, ограничь лихоимство, позволь последнему нищему жаловаться на богатого вельможу, суди их публично и отдавай справедливость по установленным однажды и навсегда законам. Чтоб указ один не противоречил другому, чтоб, подписанный однажды, он навсегда сохранил свою силу и точность. Вот в чем состоит счастье России, и вот что всякая душа желать должна, а не той неограниченной и пустой детской конституции (имя которой, не говоря об самом уложении, едва ли третья часть людей понимает), которую хотели нам дать 14 числа.
(Плохие новости пришли из армии. И первая страшна, но вторая просто ужасна. Бедный генерал Дурнов был убит
[64], когда поднимал свои войска в атаку. Несчастные его добрые родители! Мы с ними встречались, они были так добры ко мне. Я, право, не знаю, как бедная его маменька сможет перенести этот ужасный удар. Дай Бог ей сил вынести это! Другая новость еще страшнее, ибо это весть о гибели не одного, а множества людей. Она хуже, чем сама смерть. <Л.-гв.> Егерский полк бежал под натиском турок. Их генерал, два полковника и 10 офицеров убиты, и весь полк был бы истреблен, если б не армейская пехота, которая своей доблестью заставила турок отступить. О боже! Какой стыд! Гвардейский полк, бегущий от врага!
Это страшно, но мысль о том, что клеймо трусливых беглецов останется за ними на всю жизнь, – просто невыносима. Варну еще не взяли. Мы несем потери, кампания была плохо продумана по милости дражайшего Дибича
[65], черт побери этих немцев. Меншиков (знаменитый)
[66], которому после взятия Анапы было поручено руководить осадой Варны, при самом ее начале получил рану, которая, слава Богу, не смертельна. Все его действия во время кампании были действиями гениального человека. Армия рискует потерять в его лице очень дельного военачальника. К счастью, можно надеяться, что он вернется в строй. Его заместил граф Воронцов
[67].
Что до Паскевича
[68] – то он творит чудеса в азиатской Турции. Он занял Карс, войдя в город на плечах неприятеля, который, совершив вылазку, бежал к городу, преследуемый нашими победоносными батальонами. Он только что взял штурмом Ахалцых. Чтобы подбодрить своих солдат, он приказал песельникам всех полков петь; он занял еще много других мест.
Что касается основных сил, то их дела ухудшаются. Бог знает, чем это закончится. Мы с нетерпением ждем взятия Варны, так как с наступлением зимы условия становятся неблагоприятными для ведения войны, и после ее взятия армия расселится по зимним квартирам.)
<Изображение руки>
Первые впечатленья
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Он часто был у нас, гостил, и все мы и весь дом полюбили пылкого доброго юношу. Он ходил с нами в лес, учил меня стрелять из лука; и наконец понемногу рассказал всю свою жизнь и вверился мне вполне. Тогда спросила я его рассказать мне первое впечатление, которое сделала я на него, и вот ответ его. «Вы взошли в комнату и удивили меня вашим станом. В нем не видел я того несносного жеманства, той ужасной затянутой тонины, которая так не нравилась мне в других. Мне же сказали, когда я спросил про вас, что вы Оленина и фрейлина! Я этому не хотел верить, потому что там еще сказали мне, что все фрейлины стары и дурны. Наконец вы пошли гулять. Скучая быть с людьми, с которыми я не любил сообщество, и помышляя о любезном крае, я пошел по одной существующей дорожке. Прошед мимо вас, я скоро услыхал, что зовет меня Софья и вместе милый голосочек ваш произнес: „Ах, пожалуйста, подите сюда“. Я удивился и подошел: вы стали со мной говорить и так пылко, искренно, так чувствительно, так умно, что я подумал: „Так молода, а как разумна: какая доверенность! какая искренность, она не знает меня и вверяет тайну
[69], боится, чтоб для нее незнакомый совсем человек не подвергся опасности, и напоминает ему священное имя отца, чтоб дать силу своим просьбам и советам, не зная меня, остерегает против дурных людей“. Все это удивило и восхитило меня, я узнал, что в вас есть душа чувствительная и что лицо не обмануло меня. Я не могу описать, что чувствовал, смотря на вас, вы так меня удивили и восхитили».
А мое какое было первое впечатление. Когда он подошел к нам в саду и стал говорить с таким чувством, с такою душою, я сей час поняла, что он пылкий и добрейший из людей. Глаза его блистали, все изъясняемые им чувства и мнения показывали ум чистый, рассудительный, душу непорочную и благородную. Казалось, что с первой минуты нашего разговора мы поняли друг друга. Лице его, перед тем грустное, сделалось живым, глаза, до того незначащие, заблистали умом и чувствительностью. Когда встречались наши глаза, то казалось, что мы оба удивлялись друг другу. Мы забыли про Софью и только занялись тем разговором, который так интересовал нас обоих. Мы стали играть в кольца, два молодые пажа предложили мне свои услуги: один держал шаль мою, другой подымал роняемые мною кольца. Казак стоял и смотрел. А я, я была <в> восхищении от нашего разговора и чуть не прыгала на месте. Мы стали собираться ехать. Я гордо поблагодарила услужливых пажей. Подошла к нему и сказала, что надеюсь, что он будет к нам. Светской молодой человек верно бы повернул в свою пользу настоятельность, с которою я звала его к нам; особливо если б имел его стан, ловкость и приятную физиономию. Но милый этот сын природы умел лучше понимать меня и не увидел в моем поведении ничего предосудительного: он видел в нем чувство простое, не любопытства и не глупого кокетства, а просто желание сердца успокоиться. Мы поехали: всю дорогу думала я об молодом моем герое, все дрожала от нетерпения, чтоб он не нашел странным нашего приглашения, чтоб побоялся ввериться негодяям незнакомым. Прошло два дня. Приехал батюшка и сказал, что у него был Казак и что он очень интересен, что приедет с Алексеем. Как часто в этот день поглядывала я на дорогу и как забилось сердце мое, когда увидела я коляску Алексея и в ней высокого мужчину в казацкой шапке. Кто бы прочитал эти строки, подумал, что любовь действовала во мне тогда. Тот ошибется, и я пожалею от души об том, которой не может различить между благородным чувством желать знать об участи несчастных и <чувством> той пустой любви, которую называют англичане to be in Love.
