9 марта.
Сегодня, в 20-й день смерти императора, была заупокойная обедня в крепости.
Вечером, после обеда, я имела небольшую аудиенцию у императрицы. Она лежала на кушетке, но имела хороший вид.
Я рассказала ей сценку, имевшую место между маленькими великими князьями; императрица с своей стороны рассказала мне слова наследника, которые произвели на нее тяжелое впечатление. Дети играли, и императрица услыхала, как великий князь Николай говорил своему брату Владимиру
[196]: «Когда ты будешь императором…». Мать ему сказала: «Ты ведь хорошо знаешь, что Владимир никогда не будет императором». «Нет, будет, – отвечал ребенок, – его имя означает „владетель мира“». – «Но ты же знаешь, что не имя, а очередь рождения дает право на престол». «Да, – сказал мальчик, – но дедушка был третьим сыном, а он царствовал. Я умру – тогда царем будет Саша, но и Саша умрет, тогда им будет Владимир». Императрица сказала мне, что эти слова в устах ребенка, которому было тогда 5 лет, ее поразили прямо в сердце.
Я спросила императрицу, не переменила ли она намерение доверить мне воспитание своей дочери. Она, смеясь, ответила мне, что это зависит от меня, стану ли я достаточно рассудительной, чтобы исполнять роль гувернантки. Она произнесла это своим прежним ласковым и шутливым тоном, что немного утешило меня. Я сказала императрице, как трагично я переживаю прекращение наших вечеров, на что она мне ответила, что вечера возобновятся. Может быть, они и возобновятся, но уже никогда это не будет то, что прежде.
В десять часов действительно пришли к Лизе Толстой, где я находилась, сказать мне, что императрица меня зовет. Я вернулась во дворец, и вместе с Александрой мы стали ждать возвращения их величеств от императрицы-матери, где они проводят в семейном кругу ранние часы вечера. Я была очень счастлива и очень довольна вновь сидеть за чайным столом в кабинете императора совершенно так же, как три недели тому назад, когда и он, и императрица были до известной степени простыми смертными. Я всматривалась в них с некоторым недоверием, но у них был тот же добрый и ласковый вид, как и прежде. Императрица, смеясь, сказала: «Они притворяются, что боятся нас». Возобновились наши беседы, как в былое время; я приготовила суп для Мока, любимой левретки императора. Когда я брала сухарь, чтобы помочить его в молоке, император подал мне другое печенье, говоря: «Нет, вы всегда вот это брали для Мока; ради бога, не меняйте ничего в наших добрых привычках». Он имел вид такой ласковый и, казалось, был так доволен быть среди нас, что мое сердце, удрученное все время мыслью о разлуке с ними, совершенно расцвело.
Император, говоря о Людовике Бонапарте, сказал, что он делается любезным, идет нам навстречу, что и предложил безо всяких условий отдать нам русских пленных-калек. Император и императрица говорили о Петергофе, о наших летних воспоминаниях, которые кажутся так далеки, хотя в то же время так близки. Но между этим вчерашним прошлым и настоящим сегодняшнего дня стоит ужасная ночь 18 февраля, которая для меня, по крайней мере, навсегда разрушила чувство прочности в жизни. Эти несколько часов тоски и ужаса, когда на моих глазах вместе с жизнью одного человека рухнул целый порядок вещей, который я считала таким реальным и неизменным, когда я в первый раз поняла реальность смерти, – эти несколько часов изменили все мое внутреннее существо…
Таким образом, на этом вечере, хотя по видимости ничего не изменилось в наших добрых привычках, одного мне недоставало – и я знала, что это никогда ко мне не вернется, – это беспечности, житейской неопытности, навеки мной утраченных.
Портрет великого князя Николая Александровича.
С. К. Зарянко. 1860-е гг.
Николай Александрович (1843–1865 гг.) – старший сын императора Александра II, атаман всех казачьих войск, генерал-майор Свиты Его Величества, канцлер Гельсингфорсского университета
13 марта.
После обедни служили молебен о победе русского оружия над врагами. Я испытала некоторое удовлетворение при виде того, как иностранные принцы должны были стать на колени, прося у бога избавить нас от наших врагов, с которыми большинство находится в тайном союзе.
Сегодня, когда я пришла на вечер, императрица подала мне маленький футляр со своим шифром из бриллиантов, на который я имею право как фрейлина царствующей императрицы. Когда императрица передавала мне шифр, я сказала ей: «Это мне не доставляет никакого удовольствия, ваше величество; я предпочитала служить вам без шифра, я была так счастлива у вас, когда вы были цесаревной». «Я вполне верю этому», – сказала императрица с грустным видом. Во время вечера говорили о коронации, которая обыкновенно бывает шесть месяцев спустя после восшествия на престол, и император сказал: «На этот раз придется ее отложить на год или два, я не хочу короноваться, пока не будет окончена война». Значит, он не верит, что теперешние конференции могут привести к миру, который может быть достигнут лишь ценою унижения России, на что без зазрения совести согласились бы многие высокопоставленные лица. Но, судя по этим словам, император иначе смотрит на дело.
13 января я вступила на службу к цесаревне, и 13 марта я получила шифр императрицы. 13 несчастное число, но для меня оно не было таковым…
14 марта.
М-llе Шубина привезла мне из Дивеева
[197] четки для императрицы. Я пошла, чтобы их передать ей, в обычное свое время – в шесть с половиной часов, когда она бывает одна после обеда. К моему величайшему огорчению, она мне объявила, что все фрейлины прежнего двора будут дежурить при ней и что Александра и я будем также по очереди дежурить при императрице-матери. На этот раз я почувствовала себя такой обездоленной, что расплакалась. «Не будьте ребенком, – сказала мне императрица, – это ничего не изменит в наших отношениях. Вы же знаете, что во время дежурств я никогда не пользовалась вашими услугами, я точно так же не буду пользоваться услугами этих дам. Ничто не помешает мне видеть вас в любой час, когда это мне будет удобно».
Видя, как трагично я к этому отнеслась, императрица стала смеяться надо мной. Когда я вечером пришла к чаю, она спросила меня, успокоилась ли я; тогда я обратилась к государю и сказала ему, что я гораздо больше рассчитывала на него, чем на императрицу, для защиты наших прав. Но он ответил со смехом, что, наоборот, это он устроил это нововведение. Александра в таких случаях молчит. Ее теперешняя роль быть до такой степени проникнутой благоговейным страхом, что это отнимает у нее способность болтать и шутить, как прежде. Это очень искусная инсценировка почтения и робости; она играет эту комедию с большим изяществом и тонкостью, и мне порой кажется, что ее церемонная манера держать себя гораздо более уместна, чем мои слезы и бессмысленные упреки, чем то удовольствие без дальних мыслей, которое я испытываю, когда бываю с ними, и которое позволяет мне совершенно забывать, что они такие высокие особы. Я их люблю, как будто они совсем не государи. Императрица утешила меня, сказав, что установление нового порядка было желанием императрицы-матери и что она не решилась воспротивиться, так как уже слишком часто ее подозревали в недоброжелательном отношении к фрейлинам старого двора.
