Однако Сэм Имура был не особо поэтической натурой. Нет, он понимал и даже ценил поэзию, но не хотел иметь с ней ничего общего. Нет уж, спасибо.
Теперь он лежал, размышляя об этом. И не особенно заботился о том, что вот он – самый настоящий конец.
Ему было известно, что это ложь. В лучшем случае, проявление рационализма. Его стоицизм пытается позволить его страхам крикнуть еще разок: «Нет, все в порядке, все нормально, это хорошая смерть!», только это полная чушь. Никогда не бывало никаких «хороших смертей». Ни одной.
Он был солдатом всю свою жизнь. Вначале в регулярной армии, затем в Силах специального назначения, затем в тайных операциях группы под названием Департамент Военных Исследований, а после этого вольным стрелком, в качестве вожака группы хорошо вооруженных «решал», называвших себя «бойскауты». Он всегда был солдатом. Нажимал на спусковой крючок с детства. Сэм забирал чужие жизни столько раз и в стольких местах, что уже давно перестал считать. Только самодовольные засранцы ведут этому счет. Большинство его приятелей-снайперов продолжали считать, а он – нет. Он никогда настолько не сходил с катушек.
Но сейчас он был бы не против слегка тронуться рассудком. Его занимал вопрос: равно ли количество людей, убитых им при помощи огнестрельного и холодного оружия, взрывчатки и голыми руками, количеству трупов, под которыми он был теперь погребен.
В этом тоже есть некая особенная, странная справедливость. И поэзия. Как будто все, кого он убил, были неразрывно связаны с ним, словно все они были приятелями-пассажирами на черном корабле, плывущем в Вальгаллу. Он знал, что это была притянутая за уши метафора, ну, да и хрен с ним. Он умирал под горой мертвых упырей, которые пытались сожрать его буквально пару часов назад. Так что… да, на хер поэзию, в жопу метафоры, и срать на все.
Сэм подумал, не сходит ли он с ума.
У него были для этого все основания.
– Нет… – он услышал звук своего голоса. Слово. Признание. Но пусть даже оно исходило от него, Сэм не понимал, что он имел в виду. Нет, он не сходит с ума? Нет, он не является шестеренкой в безразличном механизме небесных светил? Нет, он не умирает?
– Нет…
Он снова это произнес. Признал свое право собственности на это слово. На то, что оно означает.
– Нет.
– Я не мертв.
– Я не умираю.
Он обдумал обе эти концепции и отверг их.
– Нет! – прорычал он, только теперь поняв, что пытался сказать самому себе и этому лежащему в руинах, поганому миру. – Нет. Я не умру.
Не здесь, не сейчас и не так. Черт возьми, только не так. На хер! На хер этих пожирающих плоть уродов, на хер Вселенную, и поэзию на хер дважды, и бога, и вообще все на хер!
Но главное – на хер смерть!
– Нет, – произнес он еще раз, и теперь услышал в этом слове себя: солдата, выжившего, убийцу.
Мертвецы не смогли его убить, а они, мать их, хорошо постарались. Мир не смог его убить, даже спустя все эти годы. И этот день его не убил. Он был уверен, то сейчас уже ночь, и ей Сэм тоже не собирался позволить его убить. Поэтому он попробовал двинуться.
Но легче сказать, чем сделать. Мертвые тела были разорваны автоматными очередями, когда выжившие «бойскауты» дали бой, чтобы помочь дамочке-копу, Дез Фокс, и еще группке взрослых спасти несколько автобусов с детьми. Они все остановились у продуктового склада «Сэппфайр Фудс», чтобы пополнить запасы перед тем, как отправиться на юг, к спасательной базе. Мертвые нагрянули неожиданно, также охотясь за едой, и наступали волна за волной. Их были тысячи. Фокс и «бойскауты» пробили себе путь наружу.
Ну, вроде как пробили.
Сэма подмяла под себя волна упырей, и Цыганка, одна из его стрелков, попыталась спасти его, поливая их огнем и меняя обойму за обоймой. Мертвые падали один за другим, и Сэма погребло под их массой. Никто не пришел, чтобы найти его и вытащить наружу.
Он слышал рев автобусов. Слышал крик Цыганки, хотя и не мог сказать, почему она кричала – потому что мертвяки добрались до нее или от отчаяния из-за невозможности его спасти. Невозможно было точно утверждать. Ни в чем нельзя было быть уверенным, пока он не выкарабкается наружу и не найдет ее тело. Но скорее всего, она увидела, как он упал, и посчитала, что ему конец. Так и должно было быть, но – с оговорками. Сэм был одет в кевларовый бронежилет, с усиленными налокотниками и наколенниками, перчатками из паучьего шелка и боевым бронированным шлемом с небьющимся пластиковым щитком. На нем практически не было мест, через которые зубы мертвецов могли бы его достать. Кроме того, из-за стрельбы Цыганки, вкупе с его собственной, его полностью завалило мертвецами. Ну, или как там их теперь надо называть. Мертвые больше не были просто мертвыми: были ходячие и кусачие мертвые – и были «совсем» мертвые.
Сэм понял, что его мысли заняты какими-то пустяками. Защитный механизм. Защита от страха.
– Нет, – сказал он снова. Это слово было его спасательным кругом, его кнутом и плетью. – Нет.
Он попытался сдвинуться. Почувствовал, что может сдвинуть правую руку почти на десять дюймов. Ноги были в порядке, но на его колени, грудь и голову давила масса трупов. Неизвестно, какой высоты был курган, но он был сложен из тел, словно башня из игры в «Дженгу»
[64]. Вес этой груды давил на Сэма, однако не смог лишить его жизни. Пока еще. Надо двигаться осторожно, стараясь не обвалить всю эту смердящую массу, чтобы она не выбила из него дух на самом деле.
Это была головоломка из области физики и инженерии, терпения и стратегии. Сэм всегда гордился тем, что больше полагался на разум, чем на чувства. Снайперы и должны быть такими. Холодными, требовательными, точными.
Терпеливыми.
За исключением…
Когда он начал двигаться, то масса тел тоже отозвалась на его движение. Вначале он подумал, что это всего лишь следствие работы закона причины и следствия, реакция неустойчивой массы на силу тяжести и изменения в опоре. Он остановился, прислушавшись. Не было ни малейшего проблеска света, ничего не разглядеть. Он знал, что какое-то время был без сознания, поэтому сейчас уже, наверное, сумерки или еще более позднее время. Ночь. Во тьме кургана ему приходилось полагаться лишь на органы осязания и слух, чтобы управлять движениями своих рук и ног. Можно было предположить, что из-за его толчков сдвинулось с места какое-то тело, либо его часть.
Но затем он почувствовал какое-то движение справа. При этом он не шевелил ни правой рукой, ни плечом. Он вообще ничего правой стороной тела не делал. Все его попытки были направлены на то, чтобы освободить больше пространства для ног, поскольку это была самая сильная часть тела, от которой было бы гораздо больше пользы, чем от рук или плеч. В то время как вес, давящий прямо на его грудь и шлем, не ослабел ни на йоту.
