Томас подает мне бренди и, обойдя стойку, садится рядом с бокалом пива. Неразбавленный напиток обжигает горло, по телу разливается приятное тепло.
– Я думал, ты меня не помнишь, – говорит Томас. – Саша рассказывала про… – Он стучит пальцем по лбу. – Ты ведь меня узнала? Я Томас, парень Саши.
Я откашливаюсь.
– Да, она показывала мне фото на телефоне.
Он хмурит брови, затем, видимо, понимает, о чем речь, и улыбается.
– Конечно, иначе бы ты не пришла. Других необратимых последствий нет, кроме?.. – Томас крутит пальцем у виска – вероятно, имея в виду мою амнезию. Идиотский жест. – А бар помнишь? – Осмотревшись, он усмехается.
Я тоже озираюсь. Глазу совершенно не за что зацепиться, есть только неясное ощущение, как будто обшарпанные стены запечатлелись где-то в закоулках памяти. Покачав головой, делаю еще глоток живительного бренди и украдкой бросаю взгляд на Томаса. Я не решаюсь смотреть в эти глаза, которые что-то знают… А может, просто задать прямой вопрос и сразиться со своими демонами лицом к лицу?
Томас снова улыбается, дерзко и самоуверенно. В голове возникает другая картина: он сидит напротив меня за столом – за нашим обеденным столом, и просит меня что-то налить. Роб и Саша тоже здесь. Я хочу расспросить его об этом и о многом другом, но не знаю, с чего начать, и не уверена, что хочу знать правду о том, кем я стала, если она бесконечно далека от моего представления о себе.
Томас вытягивает вперед длинную ногу, едва не касаясь меня коленом. Я отодвигаюсь и ставлю ноги на перекладину стула.
– На днях я видел тебя в кафе, – говорит он.
Я киваю.
– Значит, я тут уже бывала… – Меня прерывают шум и крики за спиной. Пьяная девица, спотыкаясь, бредет к выходу, ее поддерживает подруга. Томас вскакивает закрыть за ними дверь; до меня доходит, что мы остаемся вдвоем.
Он садится рядом и смотрит на меня сквозь спадающую на глаза челку.
– Так что ты говорила?
У него низкий и властный голос; в каждой фразе мне слышится подтекст, который трудно расшифровать.
– Пыталась вспомнить, зачем заходила сюда раньше, – говорю я, отводя глаза. – Увидеться с Сашей?
– Ты в курсе, что она тут уже не живет?
– А где она сейчас? – Я прихожу в ужас при мысли, что Саша может быть рядом и зайти в любой момент.
– У себя. В последнее время сидит там взаперти. – Он хмурится. – Ты ведь знаешь про новую квартиру? И что Роб платит?
– Да, конечно.
– А где наш великолепный Роб сегодня?
– На конференции. То есть…
– На конференции, – с нажимом повторяет Томас. – Довольно странно для субботнего вечера.
– Вовсе нет.
– А как он относится к тому, что ты здесь? – Легко перемахнув через стойку, – сначала перебрасывая жилистый торс, затем ноги, – Томас наливает себе новый бокал. – Спорим, он в восхищении! А может, ты ему не сказала?
– Разумеется, сказала.
Томас совершенно не пара Саше – возраст, работа, манера флиртовать. Представляю, как он не нравится Робу, буквально вижу и разделяю его отвращение. Саша не говорит «великолепный» и «восхищение», это слова из лексикона другого, старшего поколения. Томас пытается продлить молодость, доказать себе, что он еще «ого-го», если его выбрала умная и красивая девушка. Я вполне могу это понять, если не простить. А потом меня словно громом поражает мысль, и я хватаюсь за стойку, чтобы не упасть. Что, если за мной тот же грех?
– Так когда я была тут раньше?.. – спрашиваю я, и перед глазами возникает картина. Как и сейчас, стояла ночь, и мы были одни… К горлу подкатывает тошнота, в глазах темнеет – больше от мыслей, а не от бренди.
– Эй-эй! Что такое? – Томас тянется подхватить меня, но отдергивает руки в ответ на мой протестующий жест.
– Мне нужно знать, что случилось, когда я была здесь.
Наш разговор прерывает громкий стук по стеклу. В дверь барабанят те самые девицы, требуя впустить их назад.
– Всего половина одиннадцатого! Какого черта вы закрыты?!
– Какая лексика, дамы! – Томас спрыгивает со стула и, подойдя к двери, сообщает, что бар не работает.
Барышни, пошатываясь, бредут прочь.
– Что-то вы рано закрываетесь в субботу вечером.
Томас мягко опускается на стул рядом со мной. Его явно веселит моя ирония.
– А знаешь, Джо, ты мне давно нравишься. Я рад, что ты зашла.
Не в силах спокойно смотреть на эту улыбку, я отворачиваюсь. Поднявшись, он объявляет, что ему, пожалуй, пора домой, и направляется к выходу. Уже у двери останавливается.
– Саша стала такая нервная. И подозрительная.
– А есть повод? – Я прижимаюсь к косяку и, подняв глаза, встречаю неизменную широкую улыбку.
– Не без того, – отвечает он, закрывая за собой дверь.
На улице ни души. Ветер утих, да и дождь стал слабее.
– Ты ее любишь?
– Конечно. – Томас перебрасывает ключи из руки в руку, слегка сгорбив плечи.
– Конечно? – переспрашиваю я. – Как это понимать?
– Конечно люблю.
– Она мне очень дорога. – Я делаю шаг навстречу, чтобы лучше видеть его лицо в темноте.
– О, от тебя это особенно прекрасно звучит.
Желудок сжимается от спазма.
– Что это значит?
Он резко выбрасывает руку, выпуская ключи, затем выхватывает их из темноты.
– Мне пора домой к твоей дочери.
Вскоре его силуэт блекнет, а затем и вовсе сливается с ночной тьмой. Я озираюсь. Снова вопросы без ответов. Зачем я приходила сюда раньше? Искала Сашу или Томаса? Внезапно в голове ярко вспыхивает картина: я выбегаю из центра соцпомощи, громко захлопнув дверь.
Февраль этого года
В центре соцпомощи сегодня не протолкнуться. В отличие от нашего опустевшего дома, тут кипит жизнь. Галдеж действует умиротворяюще, как противовес гнетущей тишине, в которую я вынуждена возвращаться.
Роуз подскакивает ко мне, едва я переступаю порог.
– Джо, слава богу, ты сегодня рано! У нас горячая пора: в «Андерсонс» сократили больше сотни сотрудников.
– В «Андерсонс»?
– Может, слышали, семейная фирма на другом конце города? Словом, скорее за работу!
– Хорошо, дай только снять пальто. – Я направляюсь к кабинету Ника. – Кофе у нас есть?
– Только что сварила, – отвечает Роуз. – И передай Нику, что мне нужна бумага для принтера.
Зайдя в кабинет, я улыбаюсь Нику, которого почти не видно за высоченными стопками бумаг на столе. Он улыбается в ответ поверх сползших к кончику носа очков. На голове торчащие вверх волосы «иголками»: неудачная попытка выглядеть моложе своих сорока семи. Когда мы только познакомились, его ужимки – все эти «эй» и «круто!» – казались мне странными, а сейчас скорее нравятся, как иллюстрация к его преображению из «белых воротничков» в соцработники. Со временем я очень привязалась к Нику и Роуз, переняла их ценности и благодарна им за искреннюю дружбу. Тут моя отдушина: погружаясь в проблемы других людей, я ненадолго забываю о собственных, хотя Ник и Роуз всегда интересуются, как дела у детей.
