Я уверяю, что люблю ее и всегда готова прийти на помощь. Затем передаю ее Томасу, негодяю, который мучил меня ради забавы, вынуждая предполагать худшее о нас обоих, беру ключи со столика в холле и шагаю в непогоду, подставляя заплаканное лицо стихиям, словно дождь способен смыть обиду, боль и вину.
– Джо, ты куда? – Ко мне несется Роб. Видимо, уже отправил Анну как ненужную утварь обратно в розовую гостиную. – Не уходи! Я тебя не отпущу!
– Отцепись от меня! – кричу я, пытаясь вырваться из его железной хватки и открыть машину. Руки дрожат, и я роняю ключи. Роб мгновенно подбирает их с мокрого гравия. – Отдай!
– Сначала поговорим. Я о тебе тоже кое-что знаю. Я не один виноват, правда же?
Я пытаюсь отнять ключи, но Роб держит их над головой.
– Джо, зайди в дом. Мы все обсудим.
– Ты не удержишь меня силой, как в прошлый раз. Ты ведь даже не попытался меня спасти! Хотел, чтобы я упала?
– Нет!
Мы умолкаем и смотрим друг на друга. Кажется, даже гроза вокруг нас унимается.
– Роб, я все помню, – тихо говорю я. – Я протягивала к тебе руку, когда оступилась.
– Ты ошибаешься. Зайди в дом, Джо.
Нет смысла, говорю я и ожидаю, что он будет спорить, уговаривать меня, рассказывать новые басни. Вместо этого он произносит ледяным тоном:
– Я знал про Ника и простил тебя. А ты не хочешь ответить мне тем же?
– У тебя нет ни малейшего понятия о том, что было между Ником и мной. Ни малейшего. – Я отступаю на шаг, опираясь на холодный металл машины. – Самое печальное, что ты знаешь о событиях этого года меньше меня. Ты извратил прошлое, как тебе удобно, и лгал всем, включая себя самого. И дело не в том, кто виноват. Дело не в Нике и не в Анне. А в нас с тобой – в том, кем мы стали друг другу. Поезжай к ней, Роб! Она носит твоего ребенка, и ей плохо. Веди себя достойно!
Скривившись, Роб не в силах сдержать слез.
– Джо, мне нужна ты. Я не вижу будущего без тебя. Умоляю…
– Перестань. Уже ничего не вернешь. Просто перестань.
Он отступает, бросает ключи на землю и идет к дому, сталкиваясь в дверях с Сашей и Томасом. Саша кричит, что ненавидит его, и они все вместе заходят внутрь, захлопнув за собой дверь.
Я поднимаю ключи с гравия и сажусь в машину, открываю окно, и ворвавшиеся капли дождя леденят кожу. Нажав на газ, я еду прочь.
Сквозь пелену дождя, заливающую лобовое стекло несмотря на включенные «дворники», проступает неясное темное пятно, и через миг я различаю впереди очертания сгорбленной фигуры. Расстояние между нами неумолимо сокращается, но я успеваю ударить по тормозам и в последний момент останавливаюсь. Ее руки подняты вверх, как будто она сдается, и я слышу свой отчаянный вопль:
– Анна!
Я выскакиваю из машины и бросаюсь к ней. Она обхватывает руками живот, спотыкается, морщась от боли, и с криком валится на гравий, неловко разбросав ноги и потеряв туфлю. Она тянет ко мне руки, словно просит защиты. В спешке я тоже оступаюсь и падаю, обдирая колени, встаю и снова бегу к ней. Она стонет и корчится от боли; колготки заливает кровь. Я присаживаюсь рядом, бормоча слова утешения.
– Джо, я теряю ребенка! – Она хватает меня за руку. – Не бросай меня! Побудь со мной, пожалуйста.
– Анна, мне нужно вызвать «Скорую». Я мигом!
Я мчусь к дому, громко крича на бегу, отчаянно барабаню в деревянную дверь под ледяным дождем, снова и снова зову по имени то мужа, то дочь.
Глава 24
Три месяца после падения
Я паркуюсь на привычном месте у дома и выхожу из машины. Тут все по-прежнему. В знак приветствия ветер бесцеремонно хлещет меня по лицу моими же волосами. Убираю влажные пряди с глаз, гляжу на темные окна, на тусклое, затянутое тучами мрачное небо над голыми деревьями. Декабрьская сырость пробирает до костей. Я запираю машину и снова оборачиваюсь к дому. В кухне горит свет. Что лучше – постучаться или открыть своим ключом? Впрочем, входная дверь приоткрыта и хлопает на ветру. Только спустя два месяца с того дня, как я покинула дом, я нашла в себе силы вернуться. До этого все нужные вещи передавала мне Саша.
– Привет! – произношу я.
Каблуки гулко стучат по плитке в холле. Кажется, что в доме еще холоднее, чем снаружи, хотя на вершине холма зима всегда особенно сурова. При виде выбоины у подножья лестницы, повторяющей форму моей головы, я почему-то удивляюсь – как будто ждала, что она исчезнет за время моего отсутствия, и даже вовсе не верила в ее существование.
– Джо, это ты? – зовет Роб.
Я иду на голос в кухню, освещенную ярким светом. Полированные гранитные столешницы покрылись слоем пыли за тот месяц, что дом пустовал. Я думала, Роб останется, но он съехал спустя несколько дней после меня.
Он стоит ко мне спиной, на кофемашине мигает красная лампочка, в чашку плавно сползает облако взбитой пены. Роб оборачивается и, улыбаясь, предлагает мне кофе. К горлу подступает тугой ком, и я тяжело опираюсь на кухонный островок.
– Как дела?
Роб передает мне чашку. Он добавил в кофе молока, но я заставляю себя сделать глоток.
– Нормально, – как можно более ровным голосом отвечаю я. – А у тебя?
Вместо ответа он хмурится, и я замечаю, как он изменился: лицо постарело, волосы поредели и сильно отросли, глаза запали еще глубже.
– Не очень. – Роб снова поворачивается к кофемашине.
– А что там с Анной?
Он качает головой.
– Саша случайно встретила ее в больнице, – поясняю я. – Наверняка ей тяжело было видеть Сашу с животом.
– Могла быть девочка… Даже не знал, что так ее хотел. – Он криво усмехается. – И тут я все изгадил.
– Мне очень жаль, – искренне говорю я. – Уверена, что ребенок был бы любимым и желанным.
Он кивает.
– По словам Саши, вы с ней встречаетесь только на приеме у врача.
– Стараюсь не пересекаться с Томасом, – отвечаю я, отводя глаза. До сих пор не могу ему простить то унижение. А может, не могу простить себе минуту страсти. – Попробую через пару месяцев.
Роб кивает.
Мы выходим в сад, несмотря на пронизывающий ветер и мокрую траву, от которой вишневая замша на сапогах сразу пропитывается влагой и ниже щиколотки становится тускло-бордовой. Как ни жаль портить сапоги, находиться тут легче, чем в четырех стенах. Мы медленно идем рядом; слова тонут в порывах ледяного ветра. Роб говорит, что попросил Сашу с Томасом взять на себя оплату квартиры. Ох, вряд ли получится, смеюсь я, хотя, конечно, им давно пора становиться самостоятельными, как Фин. Роб молча проглатывает «укор»; он прекрасно знает, как мерзко было под видом помощи сыну тратить деньги на любовницу. Фин долго сердился на меня и только недавно согласился встретиться, а с отцом и вовсе почти не общается.
