– Профессиональным?
– Да.
– Образование?
– Девять классов средней школы.
– Привыкайте-привыкайте. Наши подопечные и не такое вытворяют. Когда дело касается воплощения в жизнь бредовых идей, нет никого смелее и способнее. Так чего добивался пациент повторением своей фразы?
– Старался спасти меня. Боялся, что я смогу не просто заметить, но и увидеть.
– Замечать, чтобы жить. Видеть, чтобы погибнуть?
– Как-то так. Остаток беседы пациент был на удивление конкретен и последователен.
– Что ж. Поздравляю с первым успехом. Вы помогли пациенту убрать раздвоенность. В первой беседе он не мог разделить два действия и метался между «хочет, не хочет».
– Евгений! Мне кажется, я понял, почему я неправильно смотрю.
– Да неужели?
– Да. Заметить можно только случайно. И это безопасно.
– Правильно, доктор. Но не расслабляй жопный мускул. Я тоже поначалу думал, что в безопасности.
– Что же случилось?
– Сначала я просто любовался образами в темноте. И засыпал, когда образы тонули и распадались. Но со временем сон стал задерживаться. И я мог еще несколько секунд следить за неподвижной и чистой темнотой. Это абсолютно черный фон, а в ушах стоит звенящая тишина.
– Да, это состояние знакомо многим людям. Мне, например.
– Поэтому я и звонил всем, чтобы предупредить. Нельзя любоваться тьмой! Однажды я заметил там белого картонного человека. Он бежал куда-то по своим картонным делам. Я не придал этому значения. Через неделю я заметил снова. После этого я специально старался подольше не засыпать.
– Но ведь мы с вами уже поняли, что заметить можно только случайно.
– А я тогда этого не понял. Совсем не понял. И стал следить за картонным человеком. И он стал приближаться. Он становился больше, его контуры проступали резче. И картонные грани угрожающе сверкали, словно стальные лезвия.
– То есть, вы не просто замечали. Вы видели и созерцали.
– Да! И картонный человек меня тоже увидел.
– Как вы это поняли?
– Картонный человек обернулся. И отрезал мне ногу.
– Было больно?
– Очень. Но я должен был предупредить всех. Звонил. Не смотри во тьму, не пытайся заметить. Иначе увидишь.
– Кажется, я вас понял. Хорошо. Я не буду смотреть во тьму. И остальным передам.
– Спасибо тебе, доктор. Теперь я спокоен.
– И что вы теперь собираетесь делать?
– А что мне еще остается? Хочу последний раз посмотреть на картонного человека. Столько грации в его движениях. Его контуры точны. Он распарывает темноту и наполняет пустоту моего мира.
– Вы не боитесь?
– Боюсь. Я знаю, что картонный человек не простит меня. Ночью все решится.
– Вы хотите покончить с собой?
– Это сделает картонный человек. Мне все равно.
– Вы же понимаете, что нам придется немного ограничить ваши движения?
– Смирительную вышиванку надеть? Да не вопрос. Хоть две, доктор. Так мне будет спокойнее.
Профессору пришлось самому выключить диктофон. Игнатий впал в состояние легкого ступора и мелкими движениями ровных белоснежных зубов обкусывал онемевшие губы.
– Вы с нами? Аннушкин! – Кибиц достал из аптечки нашатырь и поднес полуоткрытый пузырек к ноздрям практиканта. – Ага, теперь с нами. В отчете написано, что после пары часов вашего общения у пациента была купирована маниакальная фаза. Тревожность ушла. Он добровольно и сознательно следовал всем указаниям санитаров. Поздравляю. Вы нашли дорогу к ядру чужого безумия. Талант.
– Но это ведь не все. Финал…
– Никто не обещал счастливой концовки! Это психиатрия, Аннушкин. Здесь нет места счастью. Кроме того, ваше последнее ночное дежурство выходит за пределы практики. Вы добровольно вызвались поработать ночью. Волновались за жизнь своего пациента? Завязывайте с этим. В остальном замечаний никаких нет. Я сегодня же позвоню Озерской и порекомендую вашу кандидатуру для работы в новом психологическом центре.
– А как же интернатура и прочее?
– И прочее? Вы что, всерьез хотите быть психиатром в России?
– Я для этого поступал сюда, рвался именно к вам.
– Не для «этого», а для себя. Для себя. И для себя сделаете шаг в сторону. Уйдете в более мягкую область. В гипнотерапию, скажем. Вы слишком зачарованы той реальностью, которую творит больной разум наших пациентов. И не готовы ко многим неожиданностям. У вас ведь есть еще вопросы по пациенту?
– Есть. Куда делся глаз? Пациент ведь был зафиксирован. И у соседей по палате возможностей двигаться не больше. Кто и чем перерезал фиксирующие ремни? Почему Вольнов вообще проснулся после лошадиной дозы седативных препаратов? Как?!
Профессор перечитал приложение к отчету: «Внеочередной ночной обход. Произведен по инициативе дежурного врача (практиканта) Аннушкина И. В. Во время обхода пресечена попытка пациента Вольнова Е. П. совершить суицид. Пациент успел полностью удалить правый глаз, включая зрительный нерв. Удаление глаза произведено с хирургической точностью. Предположительно, с применением хирургических инструментов. Ни глаз, ни инструменты не найдены. Признаков присутствия посторонних в отделении не обнаружено. Признаков насилия не обнаружено. Фиксирующие ремни аккуратно перерезаны неизвестным острым предметом».
– Что делать с этим, Лазарь Базираэлевич? Это же не в какие рамки не лезет.
– Не лезет. А что делать? Могу дать совет. Бросайте медицину и мечты о клинической практике. Вы слишком жадно вкушаете плоды чужого безумия.
Москва. Вспольный переулок
Март, 2020
Светлана дремала, прислонившись виском к холодному стеклу. Игнатий, унесенный потоком воспоминаний, был, действительно, ужасным рассказчиком.
– Я уже забыл про то, что реальность может вылезать за навязанные ей рамки. А тут ты со своими ожившими медведями, чучелками и домовыми. Зачем я, спрашивается, бросал психиатрию, если чужое безумие все равно липнет ко мне? А, Светлана Александровна?!
– А?! Что?! Опять я в чем-то виновата? Ты что-то говорил сейчас?
– Говорил.
– И что именно?
– Что приехали.
– И правда. Спасибо тебе большое. Кстати, как тебе визит к нашей бедной Лизе?
– Изумительно! – на сарказм сил не оставалось. – У меня такие теплые воспоминания проснулись. Из психиатрической практики.
