— Бандиты, — снова прохрипел Зинкель.
И тотчас же получил такой удар под ребра, от которого чуть не слетел с дымохода.
— Прекратите это! — сердито одернул парней Круклис.
— Они повесили мою сестренку в сорок первом году только за то, что нашли у нее подшивку «Комсомольской правды». А вы ему позволили дышать еще целых десять минут, — насупившись, ответил Андрис.
— Они ответят за все, когда придет время. А этот нам нужен совсем не для того, чтобы мы сводили с ним счеты, — сказал Круклис и обернулся к Зинкелю: — Я вас не запугиваю и не угрожаю вам. Но вы сами должны понимать, что без написанных вами лично нужных нам показаний мы не сможем оставить вас в живых. Кстати, в вашем распоряжении только восемь минут, — предупредил Круклис.
— Я ничего писать не буду, — буркнул Зинкель.
Круклис сделал небольшую паузу.
— Есть еще время подумать, — заметил он.
— Вы ничего от меня не добьетесь. Все равно мы уничтожим вас всех! Фюрер приведет нас к победе. За ним идет вся Германия, — повысил голос Зинкель.
— Пока он всех вас ведет в могилу. И не мы, а сами немцы, и отнюдь не коммунисты, попытались на днях избавиться от своего бесноватого вождя. Посмотрите на часы. Осталось пять минут…
— Я ничего больше не скажу. А вы побоитесь меня застрелить. По улицам ходит патруль. И ваш выстрел будет роковым для вас! — предрек Зинкель.
— Осталось четыре минуты!
— Пусть три! Пусть две! Пусть одна!.. И моя семья далеко от вас! Вы ничего…
— Ну что ж, очень жаль, что вы не хотите прислушаться к голосу разума, — прервал его Круклис. — Не обольщайтесь. Мы не станем тратить на вас патрон. И не будем пачкать о вас ножи. Мы повесим вас. А когда вас завтра или через пару дней найдут, на груди у вас будет висеть записка, в которой будет сказано, что вы повешены по приговору партизанского суда как предатель.
— Я никого не предавал!
— Вы, фашисты, предали свой народ, ввергнув его в пучину безмерных страданий! Вы предали все светлые идеалы человечества, безжалостно растоптав их повсюду, куда ступила ваша нога. А ваше вероломное бандитское нападение на нашу Родину, это не предательство? Хватит! Время истекло! — сказал Круклис и забрал с дымохода часы.
— Но гестапо истолкует это слово совсем не так! И тогда действительно мои жена и дочь…
— Раньше надо было думать о жене и дочери! — оборвал его Круклис. — Я давал вам время. А теперь оно истекло. Кончайте его, ребята!
Андрис набросил на шею Зинкелю веревку, Альфон перекинул другой ее конец через слегу под самой черепицей. И тут Зинкель не выдержал. Он бухнулся на колени перед Круклисом и завертел головой, хотя петля еще и не коснулась его бычьей шеи.
— Не надо! Не надо! — залепетал он осевшим от страха голосом. — Я все скажу, что знаю! Но я маленький человек! И мне мало что известно.
— Поднимите его, — приказал Круклис.
Андрис снова усадил Зинкеля на дымоход.
— Чем занимается ваша мастерская? — без промедления начал допрос Круклис.
— Мы целиком подчиняемся штурмбаннфюреру Крауссу и выполняем только его заказы, — ответил Зинкель.
— Другими словами, вы работаете на «Русланд-Норд»?
— Совершенно точно.
— Что же конкретно вы делаете?
— Маскируем под предметы обычного домашнего и канцелярского обихода «адские машинки», другие взрывные устройства, производим приспособления для подслушивания телефонных разговоров, монтируем портативную радио— и фототехнику.
— Что делаете сейчас?
— Снаряжаем и дооборудуем мотоцикл с коляской.
— Какой мотоцикл?
— Советский. Марки «М-72».
— Для кого и для чего он предназначается?
— Я не знаю точно, но к нему все время примеряются двое ваших…
— Что значит «ваших»? Кто такие?
— Я имею в виду двоих русских. Мужчина и женщина. Похоже, муж и жена.
— Опишите их портоеты.
Зинкель дал описание, по которому Круклис сразу же узнал тех, кого видел в ателье у Валейниса.
— В чем выражается дооборудование мотоцикла? — продолжал он допрос.
— Мы сделали двойное дно и двойные стенки у коляски.
— Что предстоит туда закладывать?
— Пока что мы уложили в носовую часть мощный заряд взрывчатки со взрывным устройством, управляемым по радио.
— Еще?
— Я не знаю. Очевидно, остальное место они будут заполнять сами. Я, честное слово, не знаю…
«Кожаное пальто особого покроя, советский мотоцикл, заряд большой мощности со взрывателем, управляемым по радио, арбатские подворотни — все выстраивается в одну линию, — мельком подумал Круклис. — И эти двое… Сомнения нет, для себя готовят технику, потому и примеряются. Наверняка будет еще и оружие, и деньги, и рация… О каком же еще специальном самолете сообщал тогда Пяткин?»
— Что вам известно о способе доставки мотоцикла и тех, для кого он предназначен, в советский тыл? — спросил Круклис.
— Мы этим не занимаемся, — ответил Зинкель. И, подумав, добавил: — Но я слышал, что через фронт их перебросят по воздуху, на самолете уникальной конструкции, который в самом ближайшем времени должен быть перегнан сюда, в Ригу.
— От кого вы это слышали?
— Об этом говорила по-немецки та русская с гауптштурмфюрером Этценом.
— Кто такой этот Этцен?
— Я не знаю. Он из Берлина, был тут по заданию самого оберштурмбаннфюрера Хенгельхаупта.
— И что ответил Этцен этой русской?
— Он пошутил, что фрау полетит на таком самолете, на каком еще не летала ни одна королева.
Линия, мысленно выстроенная Круклисом из известных ему фактов и упирающаяся одним концом в московский Арбат, другим сразу же дотянулась до берлинской Беркаерштрассе. Конечно, Круклис и раньше знал, что без восточного отдела VI управления РСХА тут дело явно не обходится. Но такого конкретного доказательства этому, какое он получил сейчас от Зинкеля, в его арсенале улик до сих пор еще не было. Картина прояснилась почти полностью. Правда, неясными оставались немаловажные детали. Когда прилетит самолет-доставщик в Ригу? Когда он возьмет старт из Риги в советский тыл? И где, хотя бы примерно, в каком районе, он высадит эту пару с мотоциклом? Но надеяться на то, что хоть на один из этих вопросов ответит Зинкель, было бессмысленно. Этих деталей он просто не знал, да и не мог знать. И поэтому Круклис справедливо посчитал допрос законченным. Но это было лишь полдела. Теперь надо было позаботиться о том, чтобы Зинкель никому и ни под каким страхом не рассказал о том, что с ним приключилось на чердаке, в десяти метрах от его квартиры.
