— Совершенно то же, что и у вас, обергруппенфюрер, — отчеканил Грейфе.
— Мне уже докладывал Вольф, звонили из КБ, я знаю, что вы уже побывали на испытательном полигоне. Вам действительно понравилось то, что они делают по нашему заказу и как делают? — спросил Кальтенбруннер.
— Это очень интересно, обергруппенфюрер. Ничего подобного в нашем распоряжении никогда еще не было, — подтвердил Грейфе и, неожиданно поймав на себе пристальный взгляд шефа РСХА, осекся. В голове молнией пронеслось: «Неужели провоцирует? Неужели совсем за идиота меня принимает? А я-то хорош…» — Очень интересно. Но, к сожалению, вынужден обратить ваше внимание, обергруппенфюрер, что пока все это на восемьдесят процентов еще только на бумаге.
— Вот как? — даже усмехнулся Кальтенбруннер, поняв, что его ход разгадан. — Почему же мне никто об этом не докладывал?
— Вероятно, потому, что все считают, что все идет своим чередом, обергруппенфюрер, — ответил Грейфе.
— Но ведь вы так не считаете?
— Моя служба, мой долг убежденного национал-социалиста, обергруппенфюрер, обязывают меня видеть то, чего не видят многие другие, — выдержав взгляд шефа РСХА, ответил Грейфе.
— Вы правы, Грейфе, — согласился Кальтенбруннер. — И очень верно поступаете, что никогда не забываете о своем долге перед фюрером. А многие, очень многие, к сожалению, об этом забывают…
И тут шефа РСХА будто подстегнули. Он даже в лице изменился. Шрам у него на щеке посинел, глаза сузились. Подбородок выдвинулся вперед.
— Мне вообще часто кажется, Грейфе, что, кроме нас, нашей службы, в рейхе давно уже не осталось преданных фюреру людей, — продолжал Кальтенбруннер. — Посмотрите, что за члены партии окружают нас? Паникеры, нытики, маловеры! Фюрер не зря все время говорит об измене! Генералитет бездарен! На фронте держатся до последнего только наши части! Чиновники всех мастей думают лишь о том, как перевести свои накопления в банки нейтральных стран! Промышленность выпускает неразрывающиеся бомбы и снаряды! Я не говорю уже о политическом кризисе, охватывающем то одного, то другого нашего союзника. В этой обстановке операцию, которую мы готовим, Грейфе, и которую следует рассматривать как самое ответственнейшее задание из всех, какие когда-либо поручал нам фюрер, мы обязаны провести с честью. Фюрер, как всегда, прав! Русские, из века в век привыкшие подчиняться диктату, потеряв идола, немедленно утратят всякую способность к сопротивлению. Это так, Грейфе! Но вы сами видите, что, не успев еще начать операцию, мы уже сталкиваемся с трудностями, порождаемыми исключительной безответственностью некоторых специалистов, скрытыми врагами рейха и фюрера, всякого рода волокитчиками, евреями, которых еще немало в научных кругах, и откровенными мерзавцами. Я не хотел вначале привлекать к этой операции Мюллера, Грейфе. Но теперь я чувствую, что без его людей вам не обойтись. Немедленно сообщайте мне, Грейфе, о всякого рода задержках и проволочках с выполнением наших заказов. А я найду способ, как проверить, по чьей вине и нерасторопности они возникают.
— Понял, обергруппенфюрер, — щелкнул каблуками Грейфе, подумав: «Вот так-то сразу и надо было действовать. А то взвалили на меня одного, и воюй тут со всякими Пфлюкерами, Фогеляйнами… Разберись, где они врут, где говорят правду. Нет уж, пусть этим действительно займется бригаденфюрер Мюллер. Ему сподручней и привычней…» О подборе кандидатов он решил не говорить. Теперь это уже не имело смысла. Да и вообще почувствовал, что пора закругляться и побыстрее уходить с глаз начальства подобру-поздорову.
— Я не пожалею жизни, обергруппенфюрер, чтобы выполнить все ваши задания, — преданно глядя шефу в глаза, поклялся Грейфе.
Кальтенбруннер слегка вскинул руку.
— Хайль Гитлер! — воскликнул Грейфе.
Глава 18
Ленинград встретил контрразведчиков промозглым, холодным ветром, дующим с Балтики, и грохотом рвущихся где-то в районе Охты вражеских снарядов. Местные товарищи, предупрежденные о приезде Доронина и Петренко, проводили московских коллег в свою гостиницу, располагавшуюся в небольшом трехэтажном здании, обнесенном со всех сторон старинной узорчатой металлической оградой. Москвичей напоили чаем, рассказали о последний событиях на фронте, начинавшемся уже за ближайшими пригородами. После прорыва блокады, после того, как в город пошли поезда с хлебом, мясом, топливом и боеприпасами, жизнь в Ленинграде, как утверждали сами ленинградцы, стала вполне нормальной. А то, что на город еще до сих пор то и дело сыпались вражеские снаряды и бомбы, было уже не так страшно. И даже можно сказать, почти не страшно, по сравнению с холодом и голодом двух первых блокадных зим.
В помощь москвичам выделили старшего лейтенанта Игнатьева, который, будучи коренным жителем Ленинграда, прекрасно знал город и ориентировался в нем, как рыба в воде. Узнав в общих чертах, что интересует москвичей, он, пока они приводили с дороги себя в порядок, а ехать им до Ленинграда пришлось не только поездом, но и на машине, и даже пробираться объездными путями по осенней грязи пешком, навел кое-какие справки по телефону и сообщил Доронину и Петренко первую «приятную» новость о том, что никакого стоматологического института на улице Петра Лаврова нет. А стало быть, и искать там некого и нечего.
— И, по-моему, начинать вам надо, товарищ подполковник, — как разумел это дело Игнатьев, — с нашего гороно и горздравотдела. Только там могут знать, если они, конечно, не эвакуированы, когда и куда переехало и вливалось всякое, в том числе и медицинское, учебное заведение.
— Пожалуй, вы правы, товарищ старший лейтенант, — вынужден был согласиться с Игнатьевым Доронин. — Куда отправимся?
— Пойдемте в гороно.
Москвичи не возражали. Ленинградские товарищи, хоть и туговато было у них с машинами, все-таки довезли гостей до места на полуторке.
В некогда многолюдном гороно сотрудников осталось совсем мало. Все, кто выжил и мог работать, сгруппировались в четырех комнатах. Но даже среди этого небольшого коллектива оставшихся на своих местах работников просвещения нашлась одна уже преклонного возраста инспектор, которая и объяснила москвичам:
— Да, был такой институт на улице Петра Лаврова. Но, если мне не изменяет память, в начале тридцатых годов его закрыли.
— А как, по-вашему: где могут быть документы института? — спросил Доронин.
— Если что-то сохранилось, то только в архиве. Но вот в каком?
— А что, их несколько?
— Шестнадцать, товарищи военные. Но мне кажется, вам следует в первую очередь побывать в архиве управления бытового обслуживания города. На Красной улице, двадцать шесть. А вот уж если там ничего не найдете, тогда просто не знаю…
Сотрудницу гороно от души поблагодарили и, не теряя времени, отправились на Красную. И тут контрразведчикам впервые немного повезло. Какие-то документы давно уже не существовавшего института оказались на месте. Но вот какие именно?
— Вот вам описи, изучайте их, находите то, что вам надо, заполняйте требования и ждите, — любезно объяснили сотрудники архива.
