Но Круклис не только рассказывал. Он знал, куда и к кому летит, и захватил с собой целую кипу последних московских газет и журналов. Партизаны, истосковавшиеся по свежей печати, как дети, с нескрываемым любопытством и интересом разглядывали газеты, журналы: «Огонек», «Крокодил» и слушали, слушали, стараясь запомнить каждое слово гостя из Москвы. Конечно, в отряде была радиостанция. И партизаны регулярно принимали сводки Информбюро и приказы Верховного главнокомандующего. Но этого явно было мало. А держать рацию под напряжением больше — жалели батареи.
Вдруг сядут! Тогда уже и вовсе ничего не услышишь и не узнаешь, поскольку новых батарей взять было негде.
А с Большой земли такой товар присылали не каждый раз.
Разошлись перед утром. Круклис уснул на нарах, укрывшись своим полушубком. Спал крепко. Но как только в землянку пришла повариха готовить завтрак, Круклис открыл глаза и сразу же вспомнил о посыльном, отправленном к связной. Спросить о нем было еще не у кого. Командир еще спал. Из деликатности Круклис не стал его будить. Да и спешить особенно было некуда. Но у партизан были свои порядки. И Круклис даже не успел выкурить папиросу, как у входа снова послышался стук обиваемых от снега сапог, дверь землянки бесцеремонно распахнулась, и вошла молодая женщина с листком бумаги в руке. Как сразу же выяснилось, это была радистка. Она принесла утреннюю сводку Совинформбюро о положении на фронтах и сразу же намеревалась вручить ее командиру. Но, увидев незнакомого мужчину, о прибытии в отряд которого она, конечно, знала, остановилась в нерешительности.
— Да вы не обращайте на меня внимания, — добродушно проговорил Круклис. — Действуйте, как тут у вас заведено.
— А у нас так, как сводку приняла, сразу ее командиру несу, — ответила радистка.
— Вот и докладывайте, — поднялся с сенной подстилки Круклис.
Но командир, услышав их разговор, уже проснулся. И сразу же встал с нар.
— Сводка? — осведомился он. — Положи на стол. — А больше ничего?
— Еще запрос из нашего штаба: справляются, как добрался товарищ? — взглянув на гостя, ответила радистка.
— Передайте, что добрался великолепно, — ответил Круклис.
Радистка ушла. А в землянке уже появился начальник штаба. День начался…
Скоро Круклис уже был в курсе всех дел отряда.
В землянку заходили командиры и докладывали о выполнении заданий, о своих делах, обращались с просьбами. Около двенадцати появилась девушка, почти подросток.
— Я пришла, товарищ командир, — доложила она.
— Ты-то нам и нужна, — обрадовался командир. — Что так долго пропадала?
— А Верки дома не было. Она еще с вечера к тетке уходила, да там у нее и осталась ночевать. Только утром пришла, — объяснила юная партизанка.
— Она с нашим заданием ходила? — с любопытством оглядывая посыльную, спросил Круклис.
— Она, Ян Францевич. Она у нас молодец. Как мышь — везде проберется. Все услышит, все увидит, — похвалил посыльную командир.
— Комсомолка? — спросил Круклис.
— В отряде принимали.
— Так о чем же вы договорились с Верой? — обращаясь уже к посыльной, спросил Круклис.
— Я все передала, как велели. И насчет фотографии. И чтобы подписал, как надо. А вот когда Зоя в поселок придет — неизвестно. На полигон какое-то начальство приехало, и оттуда никого не выпускают, — сообщила посыльная.
— Вот вам и пожалуйста, что значит односторонняя связь, — невольно заметил Круклис.
Командир отряда досадливо вздохнул:
— К сожалению, не все зависит от нас. Можно только надеяться, что это ненадолго, — высказал он свое предположение.
Но командировка неожиданно затянулась. Круклису пришлось неделю сидеть вообще без дела. А через неделю в отряд пришел из поселка старик и потребовал, чтобы его «допустили до командира». Старика в отряде знали. Он уже не раз выполнял поручения своей внучки Веры. Старика привели в командирскую землянку. Он снял с правой ноги сапог, отогнул голенище, вытащил из-под наряда старый конверт и передал его командиру.
— Вот, Верка велела отдать, — сказал он с чувством исполненного долга.
А тот, повертев конверт в руках, протянул его Круклису.
— Уверен, что это вам, Ян Францевич, — сказал он.
Круклис решительно вскрыл конверт и достал из него фотографию. На ней был изображен худощавый мужчина лет сорока в офицерской форме со знаками различия капитана. Волосы у него на голове были гладко зачесаны назад. Уши слегка оттопырены. Глаза приятной округлости. Нос прямой, с небольшой горбинкой. Круклис долго и пристально разглядывал фотографию, прежде чем посмотреть на ее обратную сторону. Но наконец перевернул ее. В левом верхнем углу что-то было написано мелким готическим шрифтом. Круклис блестяще знал немецкий язык и без труда прочитал: «Дорогому Францу любящий тебя Вальтер». Число и дата: «24 июня 1942 года».
— Ну что, Ян Францевич? — не выдержав, спросил командир.
— Все точно. Это он, — ответил Круклис и вернул фотографию командиру. — Запомните хорошенько. Впоследствии непременно пригодится.
— Да, но теперь он уже майор, — заметил командир.
— Все правильно. Так было условлено: подписать именно ту фотографию, которая была тогда при нем. И дата стоит под подписью та, когда он перешел к нам под Старым Осколом.
— Выходит, вы не ошиблись…
— Не знаю, — в раздумье ответил Круклис. — Меня сейчас больше всего интересует, как и почему он вышел именно на Зою? Делайте что хотите, товарищ командир отряда, но я непременно должен встретиться с ней.
— Сделаем, Ян Францевич, — твердо заверил командир.
Глава 23
Эгерт отличался исключительным умением оперативно выполнять все приказания своего начальника. Не прошло и часа после того, как Грейфе вернулся от бригаденфюрера, а Политов уже появился у него в приемной. Эгерт сразу же доложил о нем Грейфе.
— Давайте сначала начальника курсов, — хмуро буркнул Грейфе.
— Уже выехал, — ответил Эгерт.
— Вот и давайте, — повторил Грейфе и протянул Эгерту лист бумаги. — Отнесите это в спецчасть, пусть зашифруют и немедленно отправят за подписью бригаденфюрера нашему резиденту в Нью-Йорк.
— Слушаюсь, — ответил Эгерт и хотел было уйти.
— Постойте, — остановил его Грейфе. — Свяжитесь с полицай-президиумом, пусть наведут справки: есть ли в Берлине или вообще на территории рейха американские машины марки «кадиллак» и «паккард». Если нет у нас, пусть найдут у соседей. Короче говоря, пара таких машин, крайний срок через неделю, должна быть здесь, в Берлине. Что с ними делать дальше — скажу потом. И не слезайте с этих полицейских, пока они не сделают все, как надо, до конца. Иначе, я их знаю, заноют: война, трудности. Можно подумать, что у других этих трудностей нет, — ворчал Грейфе.
