Доронин отпустил Медведева отдыхать, а сам снова вернулся к составлению справки для начальника отдела. С использованием новых, очень важных данных, которые привез Медведев, дело у него значительно продвинулось вперед. И не хватало только одного звена, чтобы замкнуть всю цепь целиком. За этим недостающим звеном Петренко вылетел в Киев уже в первой половине следующего дня. А Доронин, как и было условлено накануне, снова встретился с Назаровым.
— Ну как дома встретили? Обрадовались? — приветливо спросил он.
— Ишо как обрадовались, товарищ подполковник. Жена сразу заголосила. А я ей говорю, што ж ты ревешь, голова садовая? Муж домой возвернулся живым и здоровым! А ты ревешь! — с увлечением рассказывал Назаров. — Она, значит, подумала, что я снова ранен. А я говорю: да какая же рана, ежели я сам на своих двоих до дома добрался и руками тебя обнимаю так, что у тебя кости трещат…
Разговор предстоял серьезный, и Доронин пригласил Назарова в отдельную комнату, имевшуюся для таких случаев при приемной. В комнате было светло, тепло, стоял стол и несколько стульев. Доронин предложил Назарову снять шинель. Солдат разделся, и Доронин увидел у него две медали: «За отвагу» и «За боевые заслуги», желтую и красную ленточки, нашитые на правой стороне гимнастерки.
— За что награжден? — предложив Назарову сесть, спросил Доронин.
— «За отвагу» дали за то, што пулемет ихний гранатами уничтожил, товарищ подполковник. А «За боевые заслуги» — полагаю за то, што с высоты не ушел. Отстреливались мы на ней до последнего, можно сказать, патрона. А когда боеприпас весь кончился, врукопашную схватились. А тут и наши подоспели. Ну и командир наш всех, кто уцелел, представил к награде.
— А ранены когда были?
— Легко-то, — ткнул пальцем в красную нашивку Назаров, — ешо в сорок первом. В спину осколком зацепило. А тяжело, это он меня пулей из крупнокалиберного в ногу. Аккурат в бедро. Так и вышиб кусок кости. Это уже под Харьковом, в сорок втором. Я с той поры на передовую так больше и не попал. В тылу служу. В банно-прачечном комбинате. Своих обстирываем. И уже не немца, а вошь жаром и паром бьем, товарищ подполковник, — доложил Назаров.
Доронину нравилась бесхитростность и добродушие солдата. Вел он себя спокойно. Не нервничал и не робел. Что можно было сказать далеко не о всех, с кем приходилось иметь дело подполковнику. На некоторых из тех, кого вызывали в наркомат, даже совершенно ни в чем не виноватых, уже сам вызов действовал крайне волнующе…
— Ну, Тимофей Захарыч, а о чем я вас просил, поговорили с женой? — после небольшой паузы перешел к делу Доронин.
— Обязательно, товарищ подполковник. Все разузнал как есть, — ответил Назаров.
— Давайте рассказывайте, — попросил Доронин.
— Наши жильцы, товарищ подполковник, кто вакуирован был, вернулись почти все. Это, стало быть, женщины, старухи, старики, какие при них и дети. А мужики и парни — те, значит, в армии. Кое на кого уже похоронки пришли. Вот у меня тут списочек для памяти. А не вернулись, получается, только Шишигины из пятой квартеры, Ануфриевы, мать и дочь, из двенадцатой и Жигалины из двадцать третьей. У них тоже мать, дочь и еще бабка. Это все, товарищ подполковник.
— Хорошо, — одобрил Доронин. — Ну а из тех, кто еще до войны уехал?
— А до войны у нас только четверо уезжали, — точно ответил Назаров. — Звонковы: сам, значит, он, жена и трое детей у них было. Эти уехали куда-то на Волгу еще в тридцать девятом. Они из квартеры сороковой. А из флигеля выезжали: старшая Мартынова, Анна, стало быть, в тридцать седьмом в Новосибирск. А младшенькая, Люба, — та в сороковом вместе с мужем в Белоруссию. Не то в Бобруйск, не то в Борисов, не то ешо куда-то. А вместо них во флигеле поселилась Баранова Мария Кирилловна, врачиха. Та тоже уехала перед войной недели за две. Вот так…
— И куда же она уехала?
— В Ригу, товарищ подполковник.
— Откуда вам это известно?
— Так она мне сама сказывала. Поеду, говорит, братца навещу в Риге.
— А еще кому-нибудь она об этом говорила?
— Еще кому? — неожиданно задумался Назаров. — Не знаю, однако, товарищ подполковник. Точно сказать не могу… Хотя, похоже, что навряд ли…
— Почему так думаете?
— Да потому, что она уехала, а больные-то к ней все ходили да ходили. А ее нет и нет. Они, стало быть, начали расспрашивать жильцов: куда, дескать, делась? Когда вернется? А жильцы-то ничего и сказать не могут. Вот я и думаю, что никому она ничего не сказала.
— А почему она вам сказала, Тимофей Захарыч?
— А как же, товарищ подполковник? Ежели я ей завсегда пособлял? То, понимаешь, картошки из магазина принесу, то капусты, то дровишек напилю, наколю. Ледок опять же с приступков зимой обобью. Она меня даже очень привечала. Идет, бывало, куда, поговорит. Зуб мне вылечила…
— Она что, одинокая была?
— Ды как сказать? — снова задумался Назаров. — В Москве, это точно, у нее никого не было. А вот в Риге — брат. А еще племянник имеется…
— Откуда знаете?
— Собственными глазами видел, вот как вас, товарищ подполковник, — ответил Назаров.
— Кого? Брата? Племянника?
— Племянника, товарищ подполковник. Брата-то как я увижу? Он в Риге…
— А племянника где видел?
— Тут, в Москве, прямо у нас во дворе.
— Когда это было?
— А как они вместе переезжали. Она, значит, на жительство. А он ей помогал. Мы тогда вместе с ним вещички разгружали. И в квартеру их вместе вносили. А потом он два дня жил у нее. Так что мы опять же встречались, — рассказывал Назаров.
— А потом куда он уехал?
— А вот уж это я не знаю. Этого они мне не сказывали, товарищ подполковник, — словно извиняясь, признался Назаров. — Но думаю, что недалеко.
— Это почему же?
— А потому, что старуха моя посля видела его.
— Где?
— А тут же, в нашем дворе…
— Когда? При каких обстоятельствах?
— Числа старуха не называла, а говорила, что недавно. И было это уже после того, как квартеру Барановой обчистили жулики.
— А все-таки, Тимофей Захарыч, поточнее можно установить? — попросил Доронин. — Это очень важно. Очень!
— Попробую добиться чего-нибудь от жены, — не очень уверенно пообещал Назаров. — Но тут, я бы сказал, другое антиресно, товарищ подполковник. Племянник, а назвался больным. Говорит, лечился у Барановой. И теперь пришел тоже вроде как подлечиться.
— А может, это на самом деле не племянник был?
— Точно, племянник, товарищ подполковник. Жена божится, что сразу его узнала. И даже сказать ему об этом хотела. Но коли уж он назвал себя больным, то, значит, постеснялся. А так точно, говорит, он. Только вроде как поисхудал маленько. И в военном был.
