Политов выстрелил восемь раз. Результат оказался заметно хуже. Пули попали не только в восьмерку, но и в шестерку и даже в пятерку.
— То-то и оно, — многозначительно вздохнул Палбицын. — Что же это они там в «Оранненбурге» тебя не натренировали?
— Рано обучение закончилось.
— Ничего, Петр Иваныч. Наверстаем, — подбодрил Политова Палбицын. — Но учиться сразу будем не так. Живую цель надо поражать не целясь. Навскидку! На шорох! На малейшее движение! Я покажу тебе, как это делается.
Свет в тире неожиданно притух, мишени исчезли, все стало видно, как сквозь сумерки. Палбицын взял оружие. Вдруг что-то щелкнуло у правой стенки, будто кто-то наступил на сучок и сломал его. И тотчас же высветилась ростовая мишень. Она была видна секунды две-три — не больше. Но и за это короткое время Палбицын успел выстрелить дважды. Все опять погрузилось в полумрак. Но через какое-то мгновение уже слева высветился ствол дерева, а за ним совсем небольшой кусок мишени. И опять Палбицын успел выстрелить два раза. Потом мишень появилась впереди и у самого пола. Потом опять слева. Потом справа… Палбицын стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. Политов смотрел на него с завистью. Реакция у бывшего уголовника была молниеносной.
В тире снова стало светло.
— Как думаешь, попал? — хитровато поглядывая на Политова, спросил Палбицын.
— Не знаю, — признался Политов.
— А я знаю. Ни один бы не встал! — уверенно бросил Палбицын и нажал на пульте управления мишенями какую-то кнопку. Появились сразу все мишени, по которым он стрелял. Палбицын подошел к первой, к той, что высвечивалась справа.
— Во! Как же, жди! Встал бы он, — очертил он карандашом две пробоины. И перешел к противоположной стенке.
В мишени, которая имитировала высовывавшегося из-за дерева человека, тоже оказались две дырки. И во всех остальных мишенях, по которым вел огонь Палбицын, обнаружились пробоины.
— Вот так, Иваныч, — довольно ощерился Палбицын. — Ничего. Основа у тебя есть. А посидишь тут недельку-другую, и у тебя не хуже получаться будет. И обязательно. Это ведь твоя жизнь…
— Боюсь, что у меня так скоро не получится, господин капитан, — польстил Палбицыну Политов.
— А ты не боись, Иваныч, — самодовольно ухмыльнулся Палбицын. — Главное, побыстрей поворачивайся и бей! Я вот тебе расскажу, как у меня однажды случилось. Хочешь?
Политов всем видом дал понять, что он слушает очень внимательно.
— До войны это, конечно, было. Там еще, — кивнул Палбицын куда-то в сторону, явно намекая на землю, лежавшую за линией фронта. — Накрыла меня милиция на квартире у моей зазнобы. Спал я. А они сразу впятером ко мне ввалились.
Подняли. Один наган мне под ребра сует. Вижу — дело хана. Однако сразу решил попробовать потянуть время. Спрашиваю: одеться можно? Конечно, не голого, говорят, тебя поведем. Я одеваюсь, а сам на них поглядываю. Вижу, они спокойны. Еще бы — пятеро против одного. Вот, думаю, в этом и есть мой выигрыш! Стал обуваться. Один ботинок зашнуровал. Во второй ногу сунул. И, улучив момент, вырвал наган из рук милиционера. Ну и за считаные секунды положил всех пятерых. А из квартиры убегать не спешу. Знаю, на улице наверняка ждут. Взял у двух убитых наганы, подошел к окну. Выглянул из-за занавески. Смотрю, у крыльца машина. За рулем шофер, тоже из ихних. А возле входа еще один мечется туда-сюда. Выстрелы-то слышал, а что к чему — не поймет. Я его прямо через стекло — хлоп! А следующим выстрелом шофера. Да на их же машине и был таков. А растеряйся я? Или зачухайся? Где бы я сейчас был?
Политов слушал и думал: «А я бы смог так?» И вынужден был признаться: «Пока был там, пожалуй, не смог бы. Не специалист был по мокрым делам. А теперь — сказать трудно. Во всяком случае, задаром себя отдавать не стану». И еще подумал: «А научиться стрелять так, как стреляет этот тип, конечно, надо. В этом он прав: любой промах может жизни стоить».
С этого дня Политов буквально не вылезал из тира. И надо сказать, тренировался он небезуспешно. Палбицын оказался умелым наставником по стрельбе.
Но заканчивались занятия с Палбицыным, и Политова забирал в свои руки Делле. Оберштурмфюрер был сама противоположность капитану СД. Палбицын был высокий, хрипатый. Делле маленький, с бархатным голосом. Палбицын любил блатные словечки и выражения, да и мат не стеснялся пускать в ход при каждом удобном, а порой и не очень удобном случае. Делле всегда выражался очень пристойно. Палбицын хоть и дослужился до капитана, говорил: по-немецки еле-еле, с грубейшими ошибками и совершенно не умел ни читать, ни писать. Делле немецкий, французский и английский языки знал блестяще. Палбицын был весьма скор на руку и, не раздумывая, охотно прикладывал ее к чужому уху и глазу. Делле предпочитал обо всем ему неугодном докладывать начальству. Совершенно не расходились они лишь в одном — в патологической ненависии ко всему советскому.
— Ну-с, соотечественник, садитесь, — пристально оглядев Политова с головы, до ног, сказал при первой их встрече Делле. — Откуда ты родом?
— Черниговский я, господин оберштурмфюрер, — ответил Политов.
— А, Малороссия, — удовлетворенно кивнул Делле. — Под Нежином у кузины было поместье. Как же, как же, помню… Учились?
— В каком смысле, господин оберштурмфюрер? — не понял Политов.
— В школу ходили?
— Шесть лет, господин оберштурмфюрер.
— Немного, однако-с. Ну а чем занимались до войны? Только прошу все как на духу, — предупредил Делле.
Политов рассказал свою не очень богатую событиями биографию. При этом у него так получалось, что врагом советской власти он стал чуть ли не с пеленок. Но Делле быстро расставил все по своим, местам.
— Да нет, голубчик. Никаким идейным врагом большевизма вы не были. И выдумывать ничего не надо. Вы нарушали другие их законы. Но нас это тоже вполне устраивает, — примирительно сказал он. — Я ведь вас почему обо всем этом спрашиваю? Мне придется сочинять для вас легенду, по которой вы будете жить в России. Ну и, естественно, надо кое-что о вас знать. Вы о Станиславском что-нибудь слышали?
— О ком? — не понял Политов.
— О Станиславском. О Константине Сергеевиче Станиславском, — повторил Делле.
Политов задумался. Фамилию вроде слышал. Но вспомнить что-либо поконкретней о нем Политов не смог ничего.
— Не припомню, господин оберштурмфюрер, — признался он.
— Конечно, — снисходительно улыбнулся Делле. — Станиславский, голубчик, это великий актер и режиссер. Он создал свою систему обучения актерскому мастерству. Так вот, он требовал от актера исключительной правдивости в изображении того или иного персонажа. Только при этом условии, учил он, публика поверит актеру. Одним словом, ближе к правде. Как можно ближе. Поэтому, рассказывая мне о себе, вам совершенно не надо рядиться в чужие перья. Другое дело там, в России, в Москве. Кстати, вы бывали в русской столице?
