— А я про что это? — сообразив, что ляпнул лишнего, прикинулся непонимающим Лещук.
— Кому и что ты собираешься доказывать? — напомнил Ермилов.
Лещук непонимающе мотал головой. К ним подошел Свиблов. Попытался успокоить Ермилова.
— Что ты, Гаврилыч, его, дурака, слушаешь! Стоит ли в такой день бузу затевать? Давай лучше выпьем за твое здоровье. А ну, хлопцы, горько молодым!
Ермилов не стал заводиться. Поцеловал Зою, сказал Свиблову, кивнув на Лещука:
— Выволоки его на крыльцо. Пусть на свежем воздухе очухается малость.
Лещука подхватили под руки и вывели из дома. Но сцена произвела на всех явно удручающее впечатление. Ермилов понял это и попытался взбодрить компанию.
— Выпьем, хлопцы, за победу германской армии! Она еще покажет комиссарам кузькину мать! И мы еще заживем дай бог на зависть всем! Выпьем, хлопцы! — предложил он тост.
Полицаи дружно вскочили.
— Выпьем, Гаврилыч!
Звякнули и опустели стаканы.
— Гуляй, хлопцы! Господин шарфюрер Вёлер двое суток нам дал! Гуляй так, чтоб запомнилось! — задорил гостей Ермилов.
Но погулять не удалось даже до вечера. В дом неожиданно вошел присланный с полигона полицай и объявил Ермилову, что и ему, и всем гостям-полицаям приказано немедленно вернуться на службу. Выслушав его, Ермилову только и осталось скомандовать:
— Подъем, господа полицейские! Выходи строиться!
Полицаи, быстро одевшись и разобрав оружие, поспешили на улицу.
Ермилов негромко спросил посыльного:
— Что там такое стряслось?
— Начальство какое-то приехало, шерстить всех начало, — объяснил он.
— Ну, начальство, оно и есть начальство, — ответил Ермилов и тоже поспешил на улицу.
— А я не пойду! А я останусь! Мне, может быть, дозволено когда хочу возвертаться! — услышал он пьяные выкрики Лещука. — Мне господин Вёлер велел не спешить… Отдыхайте, говорит… У нас работа особая… — выламывался он.
Ермилов, делая вид, что занят заправкой обмундирования, прислушался: не скажет ли тот еще чего-нибудь. Но Лещук, похоже, уже потерял нить разговора и молча клевал носом. Оставлять его в поселке было ни к чему.
— Берите его под руки и шагом марш! — скомандовал Ермилов.
Двое полицаев подняли Лещука на ноги.
— А не желаю, — снова забубнил Лещук. — У меня аусвайс, специально выданный.
— А ну, пусть покажет, — потребовал Ермилов.
Лещук полез в карман и действительно предъявил документ, на основании которого и ему, и Свиблову разрешалось пребывать в поселке трое суток. «Странно, почему же Вёлер ничего мне про это не сказал, когда я подавал ему список гостей, — подумал Ермилов. — Значит, точно, эта пара у него на особом счету…»
Ситуация складывалась не в пользу Ермилова. Ему не хотелось оставлять в поселке доносчиков Вёлера. И в то же время он никак не мог ослушаться коменданта. Ведь аусвайс у Лещука был подписан именно им. И вдруг Ермилова осенило.
— А когда подписал аусвайс шарфюрер? — разглядывая документ, спросил он.
— Там указано. Вчерась. Значит, еще двое суток в нашем распоряжении, — ответил Лещук.
— А тебе когда приказ дали вернуть всех? — делая ударение на слово «всёх», спросил Ермилов посыльного.
— Два часа тому назад, — доложил тот.
— Все ясно, — засовывая аусвайс в свой карман, сказал Ермилов. — На полигон всем шагом марш! Шире шаг!
— Ты еще ответишь за это самоуправство!.. — пытался сопротивляться Лещук.
Но Ермилов уже не слушал его.
Через два часа вся группа была уже на полигоне. И сразу, едва прошли через пропускной пункт, увидели выстроенных возле штаба солдат и полицейских. Перед ними стояли несколько офицеров, одетых в черные шинели. Сомнения не оставалось, что среди них наверняка было и то прибывшее на полигон начальство, о котором сообщил посыльный. Ермилов построил своих гостей, на ходу проверил заправку и повел всех к общему строю. А возле строя остановил и, увидев незнакомого ему гауптштурмфюрера, доложил ему о прибытии.
Гауптштурмфюрер подошел к прибывшим и, пристально оглядев их, спросил, коверкая русские слова:
— Откуда прибывайт?
— Из поселка, герр гауптштурмфюрер, — ответил Ермилов.
— Чем там занимайсь?
— Были отпущены на отдых, герр гауптштурмфюрер.
Эсэсовец не понял. И обернулся к Вёлеру. Тот объяснил всю ситуацию по-немецки. Гауптштурмфюрер одобрительно кивнул и даже осклабился, показав изъеденные никотином зубы. Но Вёлер продолжал ему что-то говорить. И эсэсовец нахмурился. Тогда Вёлер подошел к Ермилову и спросил:
— Обер-ефрейтору Лещуку и рядовому Свиблову было разрешено остаться в поселке. Разве они не сказали тебе об этом?
— Так точно, герр шарфюрер, сказали. И даже предъявили аусвайс, — ответил Ермилов и вытащил из кармана документ.
— Так в чем же дело? — недовольно спросил Вёлер.
— Последнее приказание было привести всех, герр шарфюрер. И я выполнил это приказание, — четко доложил Ермилов.
Вёлер понимающе кивнул.
— У вас это называется — разбить лоб. Кажется, так? — сердито сказал он, взял у Ермилова аусвайс, порвал его и положил в сумку. — Теперь слушайте приказ.
Гауптштурмфюрер говорил по-немецки, а Вёлер громко переводил так, чтобы слышали все:
— С сегодняшнего дня отменяются всякие отпуска всем полицейским и солдатам охраны полигона. Анулируются до особого распоряжения все пропуска на полигон обслуживающего персонала из местных жителей. Полоса шириной в пятьсот метров вдоль всех границ полигона объявляется запретной зоной. Появление на полигоне, а равно и в запретной зоне, лиц гражданского населения будет караться расстрелом на месте. Приказ подписал гауптштурмфюрер Этцен, — объявил Вёлер.
Вопросов задавать не полагалось, поэтому строй распустили. К Ермилову подошел Свиблов.
— Вовремя ты успел, Гаврилыч, только вот с молодой-то не дали побаловаться, — сочувственно сказал он.
— Еще успеется, — ответил Ермилов. А про себя подумал: «Как же теперь быть, если вдруг передать что понадобится?»
Вопрос оказался далеко не простым, потому что уже вечером новую смену караула увеличили почти вдвое. Установили дополнительные посты внешней охраны. Причем выставили их так, чтобы с них ясно просматривалась вся только что созданная особая зона.
Но еще сильнее озадачило Ермилова то, что вечером, сразу же после развода из расположения полигона, будто и не объявлялось никаких приказов, снова исчезли Лещук и Свиблов. Исчезли, даже не сказав ему, Ермилову, их старшему, ни полслова. Ермилов от такой наглости поначалу даже растерялся. Но потом направился к Вёлеру. Шарфюрер, выслушав его доклад, кивнул головой.
