— Что же рассказывают?
— Говорят, самой этой штуки не было видно. А лишь огонь — полоса метра на полтора из-под крыши выбилась. Каленая, аж белая. А по краям вроде как голубая, — передал рассказ очевидцев Ермилов.
— Хорошо. Очень хорошо, — поблагодарил Шефнер. — Все, что узнаешь еще, обязательно сообщай мне.
Ермилов ушел. А Шефнер, наскоро перекусив, поспешил домой. Завернутый в бумагу предмет прямо-таки жег ему бедро, до того майору не терпелось взглянуть на находку старшего полицейского. Дома он даже не стал раздеваться, а лишь запер за собой дверь, включил настольную лампу, вытащил сверток и развернул его. Если бы Ермилов и хотел найти что-нибудь более ценное и интересное, то сделать это он не смог бы при самом большом желании. На ладони у Шефнера лежала вся донная часть реактивного снаряда, который вылетел из хранилища через крышу. Она еще пахла сгоревшим порохом. Шефнер присел к столу и разглядел осколок повнимательней. Из рассказа Ермилова и глядя на то, что он увидел, майор заключил, что снаряд был кумулятивного действия, что сделан он был из какого-то очень легкого и прочного сплава с зернистой структурой. Это отчетливо просматривалось на местах разрыва. Хорошо было видно прямоточное сопло с критическим отверстием в десять миллиметров. На снаряде не было стабилизаторов. Из этого Шефнер сделал вывод, что вести стрельбу им, очевидно, предполагалось на небольшие расстояния. Но вот чего майору не удалось установить, так это из какой пусковой установки вылетал снаряд. И не совсем было понятно, по каким целям собирались этим снарядом стрелять. По танкам? Но для танков снаряд явно был мал и слаб. По бронетранспортерам? Но легкобронированные машины не подходят на поле боя к переднему краю противника на такое расстояние, на какое, как казалось Шефнеру, рассчитана дальность действия снаряда. Так по каким же и где? Шефнер ломал голову и не находил ответа до тех пор, пока не вспомнил, кто проводит испытания. И тогда ответ напросился сам собой: «Да из-за угла им будут стрелять! И не на поле боя, а где-нибудь в русском тылу! И не солдаты вермахта, а лазутчики из “Русланд-Норда” или какого-нибудь другого “Русланда”. А по каким целям? Они найдут. Это им точно укажут из Берлина».
Догадка настолько взволновала Шефнера, что он в первую минуту хотел немедленно вызвать к себе Ермилова и так же немедленно, что бы там ни было потом, отправить его к партизанам и предупредить «триста тридцать третьего» о подготовке к какой-то строго секретной диверсии. Но, поразмыслив, майор не стал спешить. С уходом Ермилова он лишился бы всякой возможности передавать что-либо за линию фронта. А ведь информация о происходящих на полигоне событиях только еще начала накапливаться… И Шефнер решил подождать.
Стрельбы продолжались еще пару дней и прекратились. И сразу же Пфлюкер куда-то уехал с полигона, не забыв прихватить с собой оба своих железных ящика. Один из них двое эсэсовцев вынесли из хранилища безо всяких усилий. Второй, раскрасневшись и отдуваясь, еле выволокли шестеро. Очевидно, в нем Пфлюкер увез все осколки снарядов, которые без особого труда сгребли с бетонного пола хранилища.
Шефнер не знал, на сколько уехал Пфлюкер. Но за время его отсутствия майору представилась возможность хорошенько разглядеть второго приезжего, участвовавшего, а скорее всего, непосредственно проводившего испытания. Был ясный солнечный майский день. Гостю, по всей вероятности, надоело сидеть в комнате, и он вышел на улицу. Тут-то и встретил его Шефнер. Гость был среднего роста, крепкого сложения, русоволос. В его внешности не было ничего отталкивающего и неприятного. Он был типичным русским. И в то же время он никак не укладывался в уже сложившееся у майора представление о русских, которые так единодушно поднялись на защиту своей Родины. Шефнер понимал: разного рода отступники были всегда. Он даже попытался провести некую аналогию между этим русским и собой. Но очень скоро вынужден был от этой аналогии отказаться. Он, Вальтер Густав Шефнер, никогда не предавал своего народа. Он был немцем и всегда гордился своей нацией и своим народом. И то, что делал сейчас он, было направлено совсем не против его народа или Германии. Он, Шефнер, выступал против фашизма, против клики сбесившихся маньяков, ловко и нагло обманувших свой народ и вершивших уже второе десятилетие его судьбы. Он выступал против фашизма, потому что не принял его сразу же, с той самой поры, как национал-социализм заявил о себе как политическое течение. В те годы многие немцы не сочли возможным серьезно отнестись к призывам Гитлера, Геринга, Геббельса, Гиммлера и некоторых других фюреров национал-социализма. Но потом большинство из тех многих немцев дали себя обмануть и запутались в сетях античеловеческой, национал-социалистской идеологии. А он, Шефнер, не только никогда не принимал ее, но при первой же возможности решительно выступил против нее и против всего, что к тому времени давно стало государственной политикой рейха.
Так обстояло дело с ним, с Шефнером. А почему же выступал против своего народа, против своей Родины этот явно выросший уже при советской власти русский, которого «Русланд-Норд», а похоже, что и РСХА готовили сейчас для какой-то гнусной акции против его соотечественников? Однако этот вопрос так и остался неясным для Шефнера. Да и раздумывать-то майору над ним особенно было некогда. Потому что прежде, чем на полигон вернулся Пфлюкер, а Шефнер почему-то был уверен в том, что он вернется, на полигоне произошло следующее событие.
В двадцатых числах мая совершенно неожиданно для всех на полигон привезли шестерых советских военнопленных. Конечно, ничего не обычного в самом этом факте не было. Военнопленные уже не раз использовались на разных черновых работах. И это даже казалось совершенно естественным.
Но на сей раз все было совершенно иначе. Это не были уже примелькавшиеся изможденные, грязные в оборванном обмундировании узники лагерей военнопленных, которых, как правило, пригоняли под конвоем эсэсовцев. Эту шестерку привезли под усиленной охраной, в автобусе. Выглядели они здоровыми, крепкими. Больше всего поражало то, что обмундированы они был в новенькую, с иголочки форму советских генералов и обуты соответственно в хромовые сапоги. Их ни от кого не прятали, не скрывали, хотя довольно быстро спровадили с глаз долой в пустующую казарменную пристройку, в которой когда-то размещались штабные писари, а в последнее время она пустовала из-за аварийного состояния. По этой причине окна в пристройке были наглухо заколочены, на дверях висел солидный замок. Теперь к замку приставили еще двух охранников, и военнопленных несколько дней больше никто не видел. Три раза в день, как солдатам, прямо в пристройку им приносили пищу.
Шефнер уже не сомневался в том, что эти военнопленные также имеют какое-то отношение к тому, чем занимались на полигоне представители «Русланд-Норда». И все же пребывание этой шестерки на полигоне оставалось загадкой. Тем более что Пфлюкер скоро вернулся и в артхранилище снова началась стрельба.
Но вот в последних числах мая из бокса вдруг выгнали «кадиллак». А из пристройки, в которой под охраной сидели военнопленные, вывели одного из них и вместе с Этценом, Кранцем и еще двумя эсэсовцами усадили в машину. Военнопленного за руль, одного эсэсовца рядом с ним, остальные заняли места в отделении пассажиров. «Кадиллак» плавно тронулся с места и выехал на малую круговую трассу, на которой испытывали бронеавтомобили. «Кадиллак» проехал по ней несколько кругов и остановился возле бокса. К нему подбежал эсэсовец и открыл дверцы: сначала выпустил из машины офицеров, а потом солдата и военнопленного. Сами они из машины выйти не могли, потому что внутренние ручки с дверец кабины предварительно были сняты.
