Ермилов задумался.
— А может, в таком разе нам не ждать ее?
— Кого?
— Да Верку твою.
— А как же тогда?
— Да очень просто: погуляем, они к Анфисе, а мы дождемся ночи да в отряд.
— Что ты, Гаврилыч. Сразу оборвется вся связь с Шефнером. А он еще может понадобиться. О нем даже в Москве знают, — объяснила Зоя.
— А если она не придет? — резонно стоял на своем Ермилов.
— Быть такого не может. Должна прийти. Она знает, что обязательно здесь понадобится не сегодня так завтра.
— Да ты в толк возьми: может, она уже у них в руках. Перехватили на дороге, и ищи свищи ветра в поле.
Зоя покачала головой.
— Не пугай меня, Гаврилыч. Они еще меня могут в чем-то подозревать, я возле Шефнера там кручусь. А о Вере они совершенно ничего не знают. Ни разу еще так не было, чтобы она на глаза им попалась.
— Ладно. День еще есть в запасе. Подождем твою связную, — согласился Ермилов. — Накрывай на стол, не жалей ничего. Этих соглядатаев так упоить надо, чтобы на карачках отсюда выползали. Чтобы забыли, как мать родную зовут. Чтобы неделю потом рассолом отпаивались.
Зоя полезла в подпол за картошкой и капустой.
Обед получился на славу. Было и жаренное из консервов, которые принес Ермилов, было и пареное. А больше всего было всяких солений и самогона. Пили много. Но споить гостей, как намеревался Ермилов, на сей раз не удалось. Лещук вроде и хмелел. Но стоило Зоиной матери выйти в сени, взгляд его мигом настораживался, да и сам он немедленно подбирался, словно готовился рвануть из-за стола следом за ней. Ермилова это немало озадачило. Он чувствовал, что замысел его не удался. То и дело подливал гостям, провозглашал тосты, но задуманного так и не добился. Оставив в четверти самогона на ладонь ото дна, гости не сползли под стол, не стукались о косяки, а ушли на своих ногах, лишь чуть заметно покачиваясь. При этом прийти на следующий день и продолжить застолье оба наотрез отказались. И от Зои они пошли не к Анфисе, а куда-то по поселку. Ермилов пытался проследить, но луну, как назло, закрыли тучи, на улице сразу сгустилась темнота, полицаи пропали из виду, и только их негромкие голоса какое-то время еще разносились в сонной тишине.
Ермилов вернулся в дом. Зоя убирала со стола.
— Ну что? — спросила она.
— Наверняка к старосте подались.
— Почему так думаешь?
— А почему самогон до дна жрать не стали? Почему весь вечер ни мне, ни тебе в глаза не глядели? Почему завтра прийти не захотели? — сердито выпалил Ермилов. — Задумали они что-то, гады.
— Да что они могут задумать? Им же ничего конкретно не известно? А лезть наобум — только сорвут все дело…
— Э-э… — безнадежно махнул рукой Ермилов. — Тебе о них известно одно, а им о тебе совсем другое. А к старосте пошли либо за тем, чтобы с ним о чем надо договориться, либо по телефону что следует Вёлеру доложить, — решил Ермилов. — Ей-богу, напрасно ты думаешь, что они дурнее нас. Мотать отсюда надо. И самим, и мать с собой забирать.
— Успокойся, Гаврилыч. Я уже сказала тебе: нам и Шефнер, и полигон еще будут нужны.
— Не знаю, что будет, а боюсь, что это задание мы не выполним, — признался Ермилов.
— Выполним. Не имеем права не выполнить, — твердо ответила Зоя.
Ермилов закурил и в разговор больше не вступал. Спал он эту ночь на сеновале, не раздеваясь и прихватив с собой винтовку. Но ночь прошла спокойно и без происшествий. Ничего не случилось и утром. И днем. Все шло, как обычно. С той лишь разницей, что оба полицая на ночь к Анфисе не вернулись, их не было видно весь день, и было неизвестно, где они пропадали и чем занимались. Впрочем, Ермилов был абсолютно уверен в том, что из поселка они не уходили, а затаились где-нибудь поблизости от Зоиного дома и не спускали с него глаз.
Чтобы как-то это проверить, он сразу же после обеда отправился к старосте. Вроде бы справиться о здоровье, а на самом деле что-нибудь узнать о Лещуке и Свиблове. Но староста, хоть и принял Ермилова, как и полагалось встречать старшего полицейского — со всем уважением, даже предложил отведать яичницу с салом и выпить стакан самогона, о тех двоих ответил коротко и категорично:
— Видеть не видывал уже дней пять и знать про них ничего не знаю.
«Значит, ты, шкура продажная, с ними о чем-то уже договорился и действовать будешь заодно», — подумал Ермилов и, бросив взгляд на телефонный аппарат, спросил:
— Связь надежная?
— Да какая уж тут надёжа? Не успеют починить, партизаны опять рушат. Да разве только связь? Сами знаете: на прошлой неделе грузовик с солдатами на мосту в Троицы подорвали. Третьего дня две цистерны с бензином на станции сожгли, — пожаловался староста.
— Конечно, знаю. Потому и беспокоюсь о своих. Может, тоже на засаду где нарвались, — сказал Ермилов.
— Еще как может! Только того и жди, — согласился староста.
— Ничего. Слышал я, возьмутся за партизан скоро, как полагается, — доверительно сообщил Ермилов. — Так что в оба гляди. Услышишь, что они тут поблизости объявились, — немедленно в комендатуру давай знать. А проворонишь — с тебя первого спрос будет.
Староста услужливо поклонился.
— Телефон не будет работать, сам прибегу, — заверил он.
Ермилов ушел.
Дома сказал Зое:
— Скрытничает, гад ползучий. Ну да другого от такого холуя и ждать было нечего.
Время между тем незаметно подобралось к вечеру.
— Что делать будем? — спросил Ермилов.
— Ждать, Гаврилыч, — непреклонно ответила Зоя.
— Так я-то больше уже не могу! Мне уходить надо! Опоздаю, добра от Вёлера не жди!
— Знаю. Иди.
— А ты останешься?
— Останусь, Гаврилыч.
— Эх, девка, девка! Кабы не командир тебя надо мной начальником сделал, тикала бы ты у меня сейчас к лесу как нашпаренная, — в сердцах посетовал Ермилов.
Он достал из кармана шинели гранату и протянул ее Зое.
— Возьми на всякий случай.
— А если кто увидит ее у меня? — резонно спросила Зоя.
— Эка беда! Я оставил. И не у кого-нибудь, а у жены, в своем доме.
— Тогда давай, — согласилась Зоя и положила гранату в средний ящик комода, где лежало белье.
Ермилов залез в чердак и, благо, что ночь была лунная, светлая, осмотрел участок, проулки и огород. Стоял, пристально вглядываясь в фиолетовое марево. Но ничего подозрительного не увидел и вернулся в дом.
— Тихо, — сказал он. — А чувство такое, будто из-за каждого угла за домом следят.
— Устал ты, Гаврилыч. Нервы это, — попыталась успокоить его Зоя.
