Итак, задолго до пресловутого дня 14 июля Бастилия была символом, который нужно захватить или уничтожить. О том, что там происходит, было известно не слишком хорошо, но она была местом, где творится произвол, и ее опасались.
Обычно с узниками — их никогда не было больше сорока, иногда заметно меньше — обращались уважительно. Естественно! Часто это были молодые аристократы, без разрешения прервавшие изгнание, у которых было право на довольно мягкий тюремный режим: они привозили собственную мебель для более комфортного существования, устраивали званые ужины и нередко получали разрешение покидать тюрьму днем, при условии, что вернутся ночевать.
Вольтер, автор вольного памфлета, в 1717 году провел в Бастилии одиннадцать месяцев. После освобождения он получил от Филиппа Орлеанского, регента королевства, пенсию в тысячу экю…
— Благодарю Ваше королевское высочество за заботу о моем пропитании, но прошу больше не заниматься условиями моего проживания, — сострил он.
Однако мягкость проявлялась не ко всем… В архивах приоткрываются все же и следы отвратительных преступлений. «Посылаю вам некоего Ф. Это очень скверный субъект. Вы продержите его под стражей неделю, а затем избавитесь от него», — писал Антуан де Сартин, начальник полиции в 1760 году, коменданту Бастилии Бернару де Лонэ. На той же бумаге дисциплинированный комендант сделал пометку: «Взят под стражу означенный Ф. По истечении оговоренного срока запросил г-на де Сартина, под каким именем желательно его похоронить».
Эти бесчинства ощущались, угадывались, расцвечивались фантастическими подробностями в многолюдном предместье Сент-Антуан. На этих улицах, куда падала тень высоких серых стен тюрьмы, жили бесчисленные ремесленники, всегда готовые выказать свое недовольство…
Сама крепость давно исчезла, но можно по-прежнему прогуляться в предместье Сент-Антуан, забрести в задние дворики, где все еще процветают ремесла, вдохнуть запах лака и полированного дерева, сохраняющих лучшие традиции истинного искусства… войдите в двор Дамуа при доме № 2 на площади, это самый типичный местный уголок. Дом на углу улицы Шарантон — также прекрасный реликт этого шумного квартала: здесь во время революции 1848 года возвышалась громадная баррикада, блокирующая доступ в предместье.
Разумеется, все меняется быстро, и старые мебельные фабрики преобразились в модные рестораны быстрого обслуживания, ибо этот район пользуется большой популярностью в начале нашего XXI века! Теперь уже не рабочие заселяют квартиры с открытыми балками в старых, слегка покосившихся домах, а молодые рокеры, которые превращают подлинно городскую среду в искусство жить.
* * *
В XVIII веке предместье Сент-Антуан не похоже на другие пригороды. Со времен Людовика XIV это любимое место бедных ремесленников, которые имеют право свободно работать здесь, вдали от профессиональных объединений. Столяры, плотники, сапожники, слесари, шляпники живут бок о бок, и лавки, в которых находятся также мастерские, следуют одна за другой по кривым улочкам предместья, выходя на простор на улицах де ла Рокетт, де Шарон, де Шарантон…
Весь день по кварталу возят тележки и водят ослов крестьянки, которые пришли продавать яйца, молоко, овощи и фрукты со своих ферм; бродят женщины, держащие кухни на набережных и устраивающие столовые под открытых небом; тучи уличных ораторов пугают своим злым языком и вульгарностью… Это нищее население, принадлежащее к ежедневному пейзажу предместья, хотя и пришлое, всегда готово проявить свой гнев! Именно эти люди, в случае затянувшейся эпидемии, плохого урожая или дополнительного налога, увлекают ремесленников на опасную дорогу протестов и мятежей.
27 апреля 1789 года предместье бурлит. Объект распри зовется Жан-Батист Ревейон, владелец мануфактуры по производству бумажных обоев, которая располагается в огромном здании на улице де Монтрёй. Несколько дней тому назад Ревейон, довольно щедрый по отношению к своим тремстам пятидесяти рабочим, сделал городу Парижу ряд предложений, призванных искоренить нищету. Этот импровизированный экономист считает, что понял, в чем нуждаются народы, поэтому его программа должна изменить судьбу общества! Добряк Ревейон, скорее утопист, чем мудрец, мечтатель, а не просветитель, предлагает упразднить налог, взимаемый с товаров при въезде в город, что приведет к удешевлению продуктов. Это прекрасно, но одновременно он намеревается уменьшить заработную плату, ведь все станет дешевле! Рабочий, получающий двадцать су в день, должен согласиться на пятнадцать, благодаря реформе Ревейона…
Сначала ярость против «эксплуататора Ревейона» поднимается в предместье Сен-Марсель, на левом берегу.
— Смерть богачам! — кричит толпа, направляясь на площадь де Грев.
Перед ратушей поджигают тряпичную куклу, это горит изображение Ревейона! А процессия вновь пускается в путь, она является в предместье Сент-Антуан. Триста пятьдесят мобилизованных гвардейцев поддерживают порядок на протяжении ночи, но на рассвете кожевенники Сен-Марселя и ремесленники Сент-Антуана стекаются на улицу де Монтрёй. Ревейон и его семья давно убежали, зато фабрика бумажных обоев стоит на месте — и ее методично разрушают, разбирают по камню, заодно опустошая подвал от бутылок.
Наконец, через несколько часов гвардейцы появляются вновь, они получили подкрепление и пытаются разогнать грабителей. Мятежники бросают с крыш камни, раздаются выстрелы… Со стороны полицейских насчитывают дюжину убитых, около сотни — в рядах мятежников. Трупы рабочих проносят по всем улицам предместья, слезы смешиваются с криками народного восстания. Никто еще этого не знает, но мир пошатнулся: грядет революция, она только что пережила свой самый кровавый день, несмотря на ужасные потрясения в будущем.
И сейчас можно увидеть напротив дома № 184 по улице дю Фобур-Сен-Антуан небольшой фонтан, который датируется началом XVII века. Он расположен примерно в том месте, где стояла мануфактура Ревейона, оказавшаяся в центре этих «волнений», выражаясь языком Старого режима. «Волнения», которые стоили жизни более сотни человек!
В последующие недели с шестого этажа башни Бастилии, где находится камера маркиза де Сада, маркиз призывает народ к восстанию… Заключенный посредством «летр де каше»
[92], по наущению своей тещи, которая винит зятя в распутстве, божественный маркиз пишет «Сто двадцать дней Содома», рукопись, в которой он детально изображает все чудовищные порождения своей буйной фантазии. И когда ему надоедает водить пером по бумаге, он хватает длинную оловянную трубку с воронкой на конце, портативный мусоропровод, предназначенный для более удобного сброса нечистот вниз, в ров. Этот инструмент служит маркизу де Саду рупором, с помощью которого он обращается к толпе жителей предместья…
— Узников Бастилии убивают, истребляют! Добрые люди, на помощь!
XIX ВЕК
ПЛОЩАДЬ РЕСПУБЛИКИ
Пьеса в пяти актах с театральными эффектами
Выйдя из метро на станции Репюблик, сразу оказываешься у подножия тяжеловесной статуи госпожи Республики. На голове у нее фригийский колпак, в одной руке — оливковая ветвь, другой она опирается на Декларацию прав человека. Ее бронзовый взор устремлен на народные манифестации, гордой эмблемой которых она стала вот уже больше века назад. Ее колотят черными и красными знаменами, украшают транспарантами с социальными лозунгами, но она неизменно поддерживает своих сражающихся детей. Три добродетели, составляющие девиз республики, сидят на каменном пьедестале у ее ног: Свободу можно опознать по факелу, Равенство — по трехцветному знамени, Братство — по рогу изобилия.
