Из угаритских текстов отчетливо видно, что ханаанская религия середины II тысячелетия до н. э. была откровенно натуралистической. Целью ее было объяснить и контролировать великие силы природы: жизнь — смерть — воскресение, дождь, но прежде всего — плодородие. В духе первобытных религий природные явления олицетворялись антропоморфными божествами, и, как и во всех культурах сравнимого уровня, от Китая до древней Европы и Мексики, в изображениях богов и обрядах господствовала откровенная эротика. Каковы бы ни были эстетические достоинства угаритской мифологии — а они были значительны, — угаритская религиозная поэзия первоначально мыслилась не как искусство, но как ритуал для того, чтобы умилостивить богов и обеспечить нормальное течение плодородного цикла (годичною или семилетнего). Религия была в основном функциональной, и человеку отводилось известное мест и доля ответственности в общем порядке вещей. Смертный состоял в задушевном общении с природой и отнюдь не был в ней пассивным чужаком. Ритуалы людей были эффективным средством, помогавшим богам одерживать победы в их битвах. В этом свете мы и должны рассматривать такие религиозные обычаи, как храмовая проституция обоих полов, скотоложество и приношение в жертву детей, бывшие частью многочисленных обрядов в честь плодородия, которые древние евреи находили столь отвратительными, хотя они и сохранили некоторые пережитки их, как, например, «прохождение через огонь», эвфемизм человеческого жертвоприношения, а также почитание изображений и даже в определенной форме храмовую проституцию.
Вера ханаанеян, возможно, вообще не имела этического измерения. В самом деле, боги многочисленного ханаанского пантеона, подобно богам Олимпа (между ними есть и «семейное» сходство), вели себя так же скандально, похотливо, завистливо и даже кровожадно, как и некоторые из их двойников среди людей. Как у Гомера, коварство считалось одной из самых замечательных черт характера. «Девственная» богиня Анат, ханаанская Диана, была кровожадной садисткой и наилучшим образом проявила свое неистовство, защищая своего возлюбленного Баала, молодого выскочку, который был готов занять место верховного бога, даже несмотря на то что это угрожало ее отцу, ханаанскому сверхбогу, кроткому Элу, который, по-видимому, страдал старческим слабоумием:
И дева Анат объявила:
«Бык, мой отец, согласится,
Ибо я швырну его, как овцу на землю,
Пропитаю кровью его седые волосы,
Запекшейся кровью — его бороду,
Если не даст он Баалу дом, как у богов,
Двор, как у сынов Ашеры»
[24].
Притязания Баала на собственный дом были, как сказал Сайрус Гордон, мифологическим прецедентом строительства храма Яхве в Иерусалиме. «Оба сообщения органически связаны идентичностью мотивов и установок. В обоих случаях претензии бога возрастают до того, что он более не мыслит для себя достойного существования без собственного дома… Времена изменились: пришел Израиль, а раз Израиль высоко поднял голову среди прочих народов, то и культовые требования к богу Израиля соответственно поднялись… Библейские и угаритские указания о строительных материалах (ливанский кедр, покрытый металлом) также связывают мифический и исторический дома соответственно Баала и Яхве». Существует много таких любопытных параллелей между угаритскими и древнееврейскими текстами, начиная с самих имен ханаанских богов: Баал и гораздо чаще Эл, или Элохим, выступают синонимами древнееврейского Яхве, который также разделял многие божественные атрибуты со своими языческими тезками. Некоторые ученые нашли даже упоминание о самом Яхве (в форме YW) как об одном из ханаанских божеств.
Основная тема победа над хаосом, столь отчетливо выраженная в угаритской литературе, является центральной и в Библии. Она обусловила библейский взгляд на историю, моральный порядок и Божественное правление. Торжество Яхве, как и Баала, заключалось в установлении космического равновесия. Как и Баал, Яхве связан с бурей и дает знать о себе сотрясениями земли, темными тучами, молниями и громом. «Тот, кто восседает на облаках» — описание Баала, перенесенное евреями на Яхве. Было отмечено, что, судя по образному стилю и интонациям, 29-й псалом, возможно, первоначально был гимном ханаанскому богу, перенятым почитателями Яхве. Значительная часть 104-го псалма, несомненно, основана на ханаанской мифологии и может быть понята только в ее свете. Кроме того, когда 48-й псалом упоминает, вопреки всякой географической реальности, о святой горе Сион в глубинах Севера (древнееврейское Цафон), становится ясным: Цафон был Олимпом ханаанского пантеона на дальнем Севере, излюбленной резиденцией Баала. Одним из врагов Баала был Левиафан — семиглавая гидра, общая для угаритской и греческой мифологии, — которого Баал убил, как и Яхве в Ветхом Завете.
Существует также сходство в религиозных обрядах, литургии и институтах. В ханаанском Угарите был и свой «первосвященник», и своя «святая святых». Еврейская Пятидесятница имела ханаанский прообраз. Кроме того, близкую аналогию можно усмотреть в древнееврейской системе жертвоприношений и в церемониях очищения. Празднества и святые дни, как, например, Новый год, день искупления и праздники урожая с их сельскохозяйственными ассоциациями (включая поедание незаквашенного хлеба), имели предшественников в ханаанских традициях.
По всем признакам угаритские тексты являются развитием общего сирийского наследия при значительном месопотамском влиянии. Ветхий Завет в роли враждебного критика или беспристрастного наблюдателя отражает те аспекты ханаанской религии и общества, с которыми израильтяне соприкоснулись во время их пребывания в Палестине. Однако тот факт, что Угарит был частью более широкой ханаанской цивилизации, не умаляет местного литературного развития в ее северном аванпосте, которое подняло фольклор до поэтического уровня, невзирая на его ритуальное происхождение или предназначение. Ханаанские тексты, хотя и написанные в виде эпических поэм, напоминают стиль, ритм и систему повторов библейского стиха. Ближе всего к ним триумфальные песни Мириам и Деборы. Тематически некоторые ханаанские легенды и мифы близко совпадают с греческими и римскими, чем подчеркивают связь между древним Ближним Востоком и классическим миром. Наша банальная манера отделять Грецию от ее восточной прародины и сентиментально преувеличивать ее уникальные черты и новшества не позволяет нам открыто взглянуть на очевидные факты. Здесь перед нами широкое поле для исследований. Отнюдь не самой незначительной заслугой литературных находок в Угари-те является то, что они привели к исследованиям в этом направлении.
Общий характер ханаанской религии яснее всего обнаруживается в угаритской версии мифов о великом Баале. Однако из-за фрагментарности имеющихся у нас табличек единство и последовательность мифов остаются спорными. Тем не менее мощная основная тема ясна. Она неизменно описывает восхождение Баала на царство среди богов, его борьбу за власть с соперниками — бесплодными силами Яммом (Посейдоном — Океаном) и Мотом (Гадесом). Временные неудачи и конечная победа драматически воспроизводят цикл смерти и воскресения, увядания и расцвета. Баалу оказывает помощь пылкая Анат, к которой Эл, изгнанный подобно королю Лиру, обращается, и не без оснований, с упреком:
