Между тем Тишендорф вступил в переговоры и с саксонским правительством, которое выразило готовность взять на себя расходы, если русские откажутся финансировать экспедицию. Получив определенную независимость, Тишендорф мог теперь действовать более смело. Он отправил в Санкт-Петербург фактически ультиматум с просьбой сообщить ему решение по его петиции — либо то, либо иное. Немедленно Норов и еще один приближенный великого князя Константина телеграфировали, что теперь ему не придется долго ждать, что поддержка императора будет обеспечена в самом ближайшем будущем. Вновь обратились к императрице, которая в тот момент собиралась вместе с царем отправиться поездом в Москву. На другой вечер были отданы распоряжения снабдить Тишендорфа необходимыми средствами (куда входила как стоимость дорожных расходов, так и значительная сумма на приобретения). Все это в золотой русской валюте было выдано Тишендорфу императорским посланником в Дрездене. Деньги были переданы без каких-либо письменных обязательств. От Тишендорфа не потребовали даже расписки. «Таким образом, проект был скреплен императорской щедростью как дело, основанное на полном доверии».
По завершении седьмого издания греческого Нового Завета, на что ушло три года непрерывной работы, Тишендорф вновь пустился в плавание к берегам Египта. На этот раз он не задерживался в Нильской долине, а прямиком проследовал в монастырь на горе Синай. Прием, оказанный ему в монастыре, был совершенно непохож на предыдущие. Теперь он прибыл от имени Его Величества императора России, и с ним обращались с должным почтением и уважением. В его честь был поднят русский флаг. На этот раз он попал в монастырь отнюдь не с помощью подъемного приспособления, а был проведен через расположенную на уровне земли небольшую дверь, которая открывалась лишь в редких случаях — для особо почетных гостей. Настоятель, по-видимому хорошо осведомленный о миссии гостя, произнес по случаю его прибытия краткую речь с пожеланиями успеха в поисках новых подтверждений Божественной истины. Как впоследствии заметил Тишендорф, «его сердечное благопожелание сбылось помимо его ожиданий».
Была ли речь настоятеля приправлена драматической иронией, как казалось Тишендорфу и более поздним немецким авторам, или она отражала искреннее желание монахов исполнить любое пожелание гостя, быть может в надежде на соответствующее вознаграждение со стороны русских — у нас слишком мало данных, чтобы уверенно судить об этом. Что бы там ни происходило за сценой — допуская даже возможность того, что монахи играли с Тишендорфом в кошки-мышки, — видимый ход событий нам совершенно ясен. Тишендорф еще раз просмотрел все монастырские собрания рукописей. Через три дня он убедился, что ранее ничто в них не ускользнуло от его внимания. Оставалось разве что скопировать несколько отрывков. Он решил не спрашивать прямо о судьбе рукописи Библии, слишком хорошо зная, каков будет ответ. Раз ему не удалось обнаружить каких-либо ее следов во всех трех библиотеках, он еще больше укрепился в мысли, что она была увезена из монастыря Святой Екатерины. На четвертый день своего пребывания там он решил в конце недели вернуться в Каир.
В этот день Тишендорф, сопровождаемый монастырским экономом, молодым добродушным афинянином и учеником Кирилла, который называл его своим духовным сыном, предпринял восхождение на близлежащий холм и спустился в расположенную за ним долину. На обратном пути зашел разговор о тишендорфовских изданиях греческого текста Ветхого и Нового Завета, копии которых он подарил монастырю. По возвращении, когда день клонился к закату, эконом пригласил Тишендорфа к себе в келью, чтобы немного подкрепиться. Едва они вошли и начали потягивать финиковый ликер, изготавливаемый в монастыре, эконом вернулся к их прежнему разговору. «А я тоже читал „Септуагинту“ — греческую Библию, переведенную Семьюдесятью». Сказав это, он пересек комнату, взял с полки громоздкий предмет, завернутый в красную ткань, и положил его перед гостем. Тишендорф развернул ткань — и перед ним предстали те же самые унциальные буквы IV в., те же листы с четырьмя колонками, как и в Кодексе Фридриха Августа. И здесь были не только те самые листы, которые лет пятнадцать назад Тишендорф выудил из корзины, а много, много больше.
Помимо восьмидесяти шести страниц Ветхого Завета, которые он видел ранее, здесь было еще сто двенадцать листов, а также величайшее сокровище, главная цель всех его устремлений — по всей видимости, полный Новый Завет. Столь полного текста не давали ни Александрийский, ни Ватиканский кодекс. Он пересчитал страницы: их было триста сорок шесть. Он просмотрел текст, чтобы убедиться, все ли Евангелия, все ли Послания на месте. То, что он сейчас исследовал, было уникальным текстом Нового Завета, сохранившимся во всей полноте с эпохи, столь близкой действительному времени его создания. Мог ли он поверить своим глазам, когда в конце текста Нового Завета заметил Послание Варнавы? Это было сочинение апостольского ученика, которое впоследствии, при составлении канона, после долгих колебаний исключили из текста Нового Завета. Большая часть его считалась утерянной, и до нас дошли только отдельные фрагменты в скверных латинских переводах. Тишендорф с трудом сдерживал свою радость. Но на этот раз он решил действовать осторожно, чтобы не возбудить подозрения братии и снова не упустить свою добычу. Между тем в келье эконома собрались монахи, и среди них Кирилл. Они могли засвидетельствовать полное бесстрастие, с которым немецкий профессор просматривал объемистый манускрипт. Не зная досконально содержания этих листов пергамена, они просто неспособны были, решил Тишендорф, оценить по достоинству их значение. Он небрежно спросил, можно ли ему взять листы в свою комнату для более детального изучения, и разрешение было дано с легкостью. В более позднем изложении этой истории он попытался отразить чувства, охватившие его, когда он наконец остался один: «Здесь, наедине с самим собой, я мог дать волю своему восторгу. Я знал, что держу в руках самое драгоценное из существующих библейских сокровищ — документ, чей возраст и значение превосходили возраст и значение всех рукописей, с которыми мне доводилось знакомиться за двадцать с лишним лет изучения своего предмета…»
Он начал составлять полную опись содержания этих трехсот сорока шести страниц. Помимо двадцати двух книг из Ветхого Завета, в большинстве своем полных, преимущественно пророческих и поэтических по содержанию, здесь были также и части библейских апокрифов. Новый Завет был вообще без пробелов. Когда он перелистал его и прочел Послание Варнавы, в его мозгу мелькнула мысль: а не может ли здесь оказаться еще один бесследно исчезнувший текст, так называемый «Пастырь» Гермы? Он почти устыдился ненасытности своих надежд перед лицом уже столь щедро дарованной благодати. Затем взгляд его упал на лежащий перед ним довольно выцветший лист. Заголовок гласил: «Пастырь».
Было восемь часов вечера. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Хотя лампа давала только тусклый свет и было довольно прохладно, Тишендорф засел за переписку Послания Варнавы и спасенной части «Пастыря» Гермы.
Рано утром следующего дня он послал за экономом. Дав понять, что располагает изрядным количеством золота, он предложил уступить ему рукопись в обмен на щедрое денежное пожертвование, причем двойное: как монастырю, так и лично эконому. Последний, как вынужден был признать Тишендорф, «поступил благоразумно, отвергнув его предложение». Тогда Тишендорф объяснил, что он просто хотел скопировать рукопись. Против этого эконом не возражал. Но как это было сделать? Манускрипт содержал около ста двадцати тысяч строк, написанных трудным для чтения александрийским письмом. Работа заняла бы по крайней мере год. Тишендорф не был готов к тому, чтобы задержаться в монастыре Святой Екатерины на такой долгий срок. Может быть, монахи позволят взять кодекс в Каир, где ему окажут помощь? Братия согласилась на это практически единодушно, если не считать старца Виталия, хранителя церковной утвари, ведавшего библиотекой, совмещенной со складом, откуда рукопись, по всей вероятности, и была первоначально извлечена. Была и еще одна трудность: настоятель Дионисий — а за ним было последнее слово — незадолго до этого уехал в Каир, чтобы вместе с настоятелями других синайских монастырей избрать нового архиепископа, который должен был сменить недавно умершего столетнего архиепископа Константина.
