С другой стороны, подчас уйма достойной восхищения изобретательности и эрудиции тратится на то, чтобы объявить подлинное произведение подделкой. В 1890-х гг. двое ученых ловко продемонстрировали, что «Анналы» Тацита, которые, как считалось, сохранились в одной только средневековой рукописи, были на самом деле составлены их первооткрывателем — Поджо Браччолини. И проделали они это действительно искусно и впечатляюще. Есть вероятность, впрочем, что они были неправы.
Есть сочинения, подлинность которых так и не была окончательно доказана, например некоторые письма Платона, несколько Посланий апостола Павла или великий классический текст китайской традиции «Дао дэ цзин». В отношении их окончательное суждение, возможно, придется отложить. Но никогда нельзя заранее предвидеть момент, в который произведение искусства или литературы, долгое время до того признававшееся за подлинное творение мастера, будет справедливо или незаслуженно заклеймено как подделка. Как бы они нас ни раздражали, мы все же должны быть благодарны скептикам, не склоняющим голов перед репутациями и авторитетами. Но как все-таки отличить подлинное от фальшивого? Ученые не всегда могут позволить себе тянуть с вынесением суждения. Как только открытие стало достоянием гласности, они должны занять какую-то конкретную позицию, хотя, быть может, позднее им и придется пожалеть об этом. А истина зачастую, мороча головы ученым, остается неявной и неуловимой. С другой стороны, «в сколь благородные обличья рядится ложь», как сказал Шекспир!
По счастью, подделка рукописей, для того чтобы быть успешной, т. е. остаться необнаруженной, требует такого редкого сочетания способностей, что берутся за нее относительно немногие. Более примитивным подделкам никогда не удается вводить в заблуждение специалистов в течение длительного времени, а с прогрессом критики текста, палеографии, методов химического и физического анализа производство подделок может скоро стать вымирающим ремеслом. И все же по отношению ко многим рукописям, найденным прежде, вопрос остается открытым. Имя подделкам литературных произведений — легион. До сих пор широко практикуется обман во имя националистического самовосхваления или религиозного фанатизма. Можно сказать, что систематическое изучение рукописей вообще обязано своим зарождением возникшей в позднее Средневековье потребности установить подложность фальшивых «актов» и других «юридических» документов. Эта потребность решающим образом стимулировала становление палеографии — науки, устанавливающей возраст и происхождение письменных текстов. Огромный вклад в развитие критики текста и филологии, да и научного метода как такового, внесли своим разоблачением подложных церковных документов кардинал Николай Кузанский и папский секретарь Лоренцо Валла.
С фальшивками или с неотвязной тенью подозрений в фальсификации мы уже встречались в этой книге почти на каждом шагу. В XIX в. жили такие колоритные деятели, как Константин Симонид и караимский фанатик Авраам Фиркович. И до них, и после них было множество других. Недавние скандалы подобного рода, в том числе разоблачение ванмегереновских подделок Вермера и фальшивых статуй этрусских воинов в нью-йоркском музее Метрополитен, породили значительную настороженность по поводу фальсификации археологических находок и произведений искусства.
Хотя сейчас свитки Мертвого моря получили всеобщее признание как подлинные, было бы ошибкой полагать, что к ним относились так уже с самого начала. Те люди, которым сирийский митрополит впервые показал рукописи, все как один усомнились в их подлинности. Некоторые из них объявили рукописи не имеющими никакой ценности. Заблуждению их способствовало, к несчастью, и то, что епископ внушил им превратное представление о происхождении документов. Сам митрополит Афанасий был все время твердо убежден, что этим рукописям две тысячи лет, хотя его знание как древнееврейского языка, так и рукописей вообще оставляло желать много лучшего. Его вера была внушена не научным предположением, а скорее надеждой на то, что свитки действительно могут представлять большую ценность. И он отчаянно стремился найти подтверждение своим надеждам.
Удача пришла к митрополиту Афанасию, когда он связался с Американской востоковедной школой в Иерусалиме. По воле случая на месте оказался в то время только один молодой ученый-американец. Быть может, именно его юность и относительная неопытность сослужили службу и спасли его от мучительных колебаний по поводу того, что такая находка попросту невозможна. Как бы то ни было, доктор Джон С. Тревер припомнил историю «Папируса Нэша» и послал фотографии рукописей профессору Университета Джонса Хопкинса Уильяму Ф. Олбрайту, который, не колеблясь, рискнул участвовать в деле. Через несколько дней он авиапочтой прислал Треверу ответ: «Сердечно поздравляю Вас с величайшим рукописным открытием Нового времени. На мой взгляд, несомненно, что мы имеем дело с еще более архаичной манерой письма, чем в „Папирусе Нэша“… Совершенно невероятная находка! И, по счастью, в подлинности рукописи не может быть ни малейших сомнений».
Мнение Олбрайта предопределило исход дела. Но оно отнюдь не приостановило нападок на древность и подлинность свитков. Более других упорствовал в этом профессор Соломон Цейтлин. Он неустанно давал понять, что свитки либо подделка, либо, в лучшем случае, документы средневекового происхождения, написанные «совершенным невеждой»; и он выпускал статью за статьей, причем начиная с 1948 г. — в своем собственном журнале «Джуиш Квортерли Ревью», страницы которого гостеприимно предоставлялись и другим авторам, высказывавшим противоречащие общепринятым взгляды на происхождение, подлинность и истолкование пещерных документов. Снова и снова Цейтлин атаковал своих оппонентов, в недвусмысленных выражениях ставя под сомнение их компетентность. Без конца повторяясь, он опять возвращался к обсуждению «легенды о недавних находках в районе Мертвого моря», «воображаемой древности свитков», «пропаганды иудейских свитков и фальсификации истории» и т. д. В 1950 г. он написал длинную, на пятидесяти восьми страницах, статью под названием «Иудейские свитки: раз и навсегда». Но и после он продолжал писать в том же духе. Не удивительно, что, когда Афанасий прибыл в США с целью продать свои рукописи — говорят, что только за одну из них он запрашивал миллион долларов, — он неожиданно встретил настороженное отношение со стороны тех самых американских учреждений, которые прежде, казалось, жаждали заполучить эти документы. Вероятно, именно уже отчаявшись найти заинтересованного покупателя, в то время как разоблачения Цейтлина все больше овладевали умами, он и поместил в «Уолл-Стрит Джорнэл» объявление о продаже. Профессор Олбрайт считает, что только благодаря влиянию цейтлиновской пропаганды на рыночные цены израильское правительство смогло купить бесценные свитки всего-навсего за двести пятьдесят или триста тысяч долларов. Кстати, по мнению Цейтлина, израильтян еще крупно надули: десяти или пятнадцати тысяч долларов было якобы более чем достаточно.
Мы не собираемся осмеивать Цейтлина. Пусть его аргументацию, подкрепленную всей эрудицией признанного гебраиста, анализируют ученые. Достаточно будет сказать, что большинство палеографов, археологов, текстологов, востоковедов, специалистов по Новому и Ветхому Завету признают древность свитков. Они убедили нас в том, что свитки Мертвого моря не окажутся еще одной «фальшивкой Шапиры». Имя Шапиры, так часто упоминаемое в дискуссиях по поводу свитков Мертвого моря, по-прежнему пользуется сомнительной репутацией. Долгое время оно ассоциировалось с одной из самых дерзких подделок рукописей в XIX в., а для Цейтлина и его последователей свитки Мертвого моря были практически не более чем повторением этой нашумевшей мистификации. Однако и среди тех, кто признавал подлинность иудейских документов, лишь немногие понимали, что новые находки должны повлечь за собой и пересмотр рукописей Шапиры. В самом деле, не погрешили ли современники против Шапиры, который в 1884 г. наложил на себя руки в номере роттердамского отеля?
