Королю Иоанну, в его положении, деньги были нужны не меньше, чем солдаты, и он добывал их, не стесняясь в средствах. Иоанн взялся сызнова притеснять и терзать несчастных евреев (что было в его вкусе) и придумал необычное наказание для одного богатого бристольского ростовщика. Он повелел держать этого ростовщика в тюрьме и выдергивать у него всякий день по зубу (начиная с коренных), пока тот не выложит определенную кругленькую сумму денег. Семь дней бедняга сносил каждодневную муку, теряя за зубом зуб, но на восьмой заплатил все сполна. Таким образом разжившись, король предприми поход в Ирландию, где засели мятежные английские вельможи. Это было одно из очень немногих мест, откуда он не удрал, да и то лишь потому, что не встретил там ни малейшего сопротивления. Иоанн совершил еще один поход — в Уэльс. Вот оттуда он таки удрал, но только после того, как взял в заложники двадцать семь юношей из лучших валлийских семейств, которых через год приказал умертвить всех до единого.
Между тем папа прибавил к интердикту и анафеме свой последний приговор: развенчание. Он провозгласил Иоанна низложенным, освободил его подданных от обязанности ему служить и через Стефана Лангтона передал французскому королю, что, ежели он вторгнется в Англию, ему будут прощены все грехи — во всяком случае, прощены папой, коли его это устроит.
Поскольку король Филипп ничего так не хотел, как завоевать Англию, он собрал в Руане огромную армию и флот из тысячи семисот кораблей для ее переправки. Однако английский народ, как бы люто ни ненавидел он короля, был не тем народом, который смирился бы с порабощением отечества. В Дувр, где находился английский штандарт, стеклось такое множество желающих записаться в защитники родной земли, что для них не хватило провианта и король смог выбрать и оставить только_ шестьдесят тысяч. Но в этот критический момент в дело вмешался папа, у которого были свои причины не желать чрезмерного усиления королей, хоть Иоанна, хоть Филиппа. Он дал легату по имени Пандольф простое поручение: хорошенько пугнуть короля Иоанна. Пандольфу предписывалось явиться из Франции в ставку английского короля и так красочно расписать ему Филиппову мощь и его собственную слабость, проистекающую из недовольства дворян и народа, чтобы у него затряслись поджилки. Пандольф настолько хорошо справился со своей задачей, что король Иоанн от ужаса потерял голову и согласился, во-первых, признать Стефана Лангтона; во-вторых, предать свое королевство во власть «Бога, святого Петра и святого Павла», то есть папы; и, в-третьих, до скончания времен платить папе ежегодную дань за дарованное им позволение сидеть на английском троне. Этим позорным договором он принародно связал себя в церкви Рыцарей Храмовников в Дувре, где своеручно положил к стопам легата часть годовой дани, на которую тот с презрением наступил. Правда, ходят упорные слухи, что это был просто картинный жест и что потом видели, как легат подобрал денежки и припрятал в карман.
В то время один злосчастный прорицатель Петр, который еще нагнал на Иоанна страха, напророчив, что он лишится рыцарского звания («то есть жизни», — подумал король), прежде чем минует праздник Вознесения, следовавший за днем его унижения. Когда настало послепраздничное утро и король, продрожавший всю ночь, обнаружил, что здрав и невредим, он приказал схватить пророка, — а заодно и его сына, — привязать их к конским хвостам, протащить по улицам, а потом повесить за причиненное ему беспокойство.
Едва король Иоанн покорился, папа, к величайшему изумлению Филиппа, взял его под свою защиту и оповестил короля Филиппа, что, поразмыслив, решил не давать ему благословения на вторжение в Англию. Взбешенный Филипп решил действовать без папина благословения, но ничего не выиграл, а, напротив, много потерял, потому что пятьсот английских кораблей под командованием графа Солсбери приплыли к французскому побережью прежде, чем французский флот успел от него отчалить, и разгромили его в пух и прах.
Папа отменил по очереди три своих приговора. Он уполномочил Стефана Лангтона опять принять короля Иоанна в лоно церкви и пригласить его к обеду. Иоанн, ненавидевший Лангтона всеми фибрами души (и не без оснований, ведь Лангтон был человеком высокой добродетели и великого ума, а король таких не терпел), притворился, будто его душат слезы благодарности. Не обошлось без споров о том, сколько Иоанн должен заплатить духовенству за понесенный церковью урон, но в конце концов дело уладилось так: высшее духовенство огребло изрядный куш, а низшему духовенству перепали скудные крохи — что, я думаю, случалось не только при короле Иоанне.
Когда все неурядицы были преодолены, торжествующий король стал лютовать, каверзничать и заноситься пуще прежнего. Союз некоторых государей против короля Филиппа позволил ему высадить свое войско на берегах Франции, где он даже овладел одним городом! Однако, узнав об одержанной французским королем великой победе, Иоанн, конечно же, удрал и заключил перемирие сроком на пять лет.
Уже очень скоро ему предстояло претерпеть еще большее унижение и почувствовать (если он мог что-либо чувствовать) свое полное ничтожество. Стефан Лангтон был, казалось, нарочно взращен Небесами, чтобы схватиться с ним и его побороть. Когда король безжалостно жег и rpoмил дома собственных подданных за то, что их господа, бароны, не желали воевать за границей, Стефан Лангтон бесстрашно выговаривал ему и даже угрожал. Когда король поклялся восстановить законы Эдуарда и Генриха Первого, Стефан Лангтон, зная Иоаннову хитрость, уличал его во всех увертках. Когда бароны собрались в аббатстве Сент-Эдмондс-Бери потолковать о чинимых им обидах и о королевском самоволии, Стефан Лангтон обратил к ним пламенную речь, под влиянием которой они решили требовать от своего вероломного господина подписания торжественной хартии прав и вольностей и один за одним присягнули у высокого алтаря в том, что добьются этого или умрут. Когда затаившемуся в Лондоне королю пришлось-таки принять баронов, они объявили ему без обиняков, что не поверят ни единому его слову, если за него не поручится Стефан Лангтон. Когда король обрядился в плащ крестоносца, дабы придать себе внушительности и примазаться хоть к чему-то, что пользуется почетом, Стефан Лангтон остался непоколебим. Когда король пожаловался папе и тот заступился за своего нового любимца, Стефан Лангтон не внял даже самому римскому иерарху. Он думал лишь о благе Англии и о преступлениях английского короля.
В праздник Пасхи бароны сошлись в Стамфорде, что в графстве Линкольншир. Оттуда они внушительной толпой прошествовали почти до самого Оксфорда, где тогда пребывал король, и вручили Стефану Лангтону и двум другим священникам длинный перечень своих неудовольствий. «Вот это, — сказали они, — король должен исправить, или мы все исправим сами!» Получив от Стефана Лангтона вышеназванную бумагу с присовокуплением вышеприведенных слов, Иоанн страшно разбушевался. Однако он ничего этим не достиг, так же как и последующей попыткой утихомирить баронов ложью. Они назвали себя и своих приверженцев «Воинами Господа и Святой церкви». Бароны шествовали по стране, и везде (кроме Нортгемптона, где им не удалось завладеть замком) к ним примыкали массы народа. Наконец, они вступили в Лондон и водрузили там свое победоносное знамя, под которое, казалось, стеклась вся Англия, уставшая от тирана. С королем остались лишь семь из множества английских рыцарей. Иоанн, оказавшийся в безвыходном положении, передал баронам через графа Пемброка, что готов встретиться с ними и подписать их хартию, когда и где им угодно. «Пусть это произойдет пятнадцатого июня на Раннимиде», — сказали бароны.
