Но это чрезмерное чувство ценности собственной личности, отражением которого был костюм, стало препятствием для офицеров в проявлении своей власти над обычными солдатами, поскольку, как говорит Кальдерон в своей Осаде Бреды:
Они выдержат все во время осады,
Но не выносят, когда на них повышают голос…
Требования к боевым качествам и безжалостные наказания, следовавшие за любым нарушением дисциплины на военной службе, компенсировались терпимостью, проявлявшейся командованием вне службы, терпимостью, границы которой были очень широки.
Два порока были особенно распространены в армии: азартные игры и женщины. До какой степени мог доходить азарт, можно судить по истории, рассказанной Алонсо де Контрерасом: захват вражеского корабля в турецких водах принес такую добычу, что капитан галеры-победительницы в интересах своих людей запретил все игры, «чтобы каждый из них прибыл на Мальту богатым», и для большей уверенности выбросил в море все игральные карты и кости, которые смогли найти на борту. Тогда солдаты придумали организовать «взаимное пари» очень странного рода: на палубе нарисовали круг, который обозначал поле для скачек. Каждый солдат брал «свою» вошь и одновременно со своими товарищами сажал ее в центр круга: тот, чья вошь первой пересекала границы, получал весь выигрыш… «Когда капитан увидел, как мы увлечены, — комментирует Контрерас, — он позволил нам играть в то, во что нам хочется: столь силен был порок азарта у солдат!» Королевское правительство, так же как и капитаны, было беспомощно в борьбе с играми. Самое большее, что им удалось сделать — регламентировать азартные игры, запретив использование карт и костей только в караулах, «поскольку, если солдаты отлучались, чтобы где-то поиграть, это могло повлечь за собой самые серьезные последствия», но этот запрет остался на бумаге.
Что касается женщин, следовавших за войсками, то иногда это были законные жены солдат и офицеров, которые тащили за собой детей, но большей частью это были девицы легкого поведения, существование которых было признано официально, поскольку некоторые уставы фиксировали их численность пропорционально количеству солдат: обычно 8 на 100… Поэтому армия, находясь в полевых условиях, с сопровождавшими ее женщинами, детьми, странствующими торговцами и нищими всех сортов, была похожа на некий табор — впрочем, тогда это относилось не только к испанским войскам. Но ухаживания и проституция, как и азартные игры, были поводом для частых ссор, которые иногда заканчивались трагически: пятеро или шестеро убитых сотоварищей, в смерти которых Алонсо де Контрерас, образцовый солдат, признал себя виновным, красноречиво говорят об этом.
Более серьезным было то, что свобода, предоставлявшаяся солдатам, проявлялась не только в презрении к гражданскому населению, но и в различных формах насилия по отношению к нему. Уже при Филиппе II посол Венецианской республики Сурьяно, восхищаясь доблестью испанских солдат, подчеркивает и оборотную ее сторону: «Испанский король владеет рассадником стойких людей, сильных телом и духом, дисциплинированных, годных для военных кампаний, маршей, приступов и обороны; но они настолько наглые, жадные до чужого добра и завидующие чужой чести, что невольно спрашиваешь себя: может быть, эти бравые солдаты были бы более полезны своим правителям, если бы не причиняли им столько вреда за последние годы? Ведь они, хотя и являются средством достижения побед, плохим обращением с населением уничтожают его добрую волю и привязанность к правителю».
Итак, в начале XVII века, и особенно после 1621 года, когда возобновилась война против Соединенных провинций, все эти отрицательные стороны усилились растущими трудностями, с которыми сталкивалось испанское правительство при наборе и содержании своих войск. Как раз в это время выражение «воткнуть копье в землю Фландрии» стало синонимом почти невозможного предприятия. Поскольку добровольцы становились все более редки, офицеры, набиравшие солдат, брали всех подряд, в частности, всех бездельников и нищих, от которых старались избавиться городские власти под предлогом мобилизации. В обедневшей Испании голод заменил сержанта по вербовке в армию, и многие становились солдатами только для того, чтобы обеспечить себе хотя бы пропитание, средство к существованию. «Нет человека, каким бы бедным и опустившимся он ни был, — иронично пишет Эстебанильо Гонсалес, — который бы, убедившись, что ему из-за его недостатков нет места в этом мире и никто не даст ему кусок хлеба, не искал спасения в этом приюте…»
Командиры мало заботились о качестве рекрутов, тем более что зачастую их нанимали для количества. Обычай ставить «подставных солдат» (plazas muertas), который тогда практиковался во всех армиях, позволял офицерам получать предусмотренные деньги и питание для постоянного содержания солдат, которые на самом деле появлялись в строю только в дни «смотров». «Наша рота, — говорил Эстебанильо Гонсалес, — насчитывала шестьдесят действующих солдат, которые несли караульную службу, и сто пятьдесят человек для дней смотров…», так что реальная численность армии была значительно ниже официальной цифры, и гвардейские войска, официально состоявшие из трех тысяч человек, едва ли достигали десятой доли этой цифры.
Тем не менее королевское правительство было не в состоянии содержать и этот численно сокращенный личный состав своих армий, особенно когда они находились на далеких театрах военных действий. Выплата жалованья (так, около 1630 года: от 4 до 6 экю в месяц для простого солдата; 50 — для офицера; 500 — для командующего) производилась настолько нерегулярно, что могли проходить многие месяцы, но ни один человек, ни один офицер не получали ни реала. Что касается продовольственного обеспечения, то о нем можно судить по письму 1629 года, адресованному из Фландрии графу-герцогу Оливаресу, первому министру Филиппа IV: «…Солдаты умирают от голода, ходят полураздетые и просят милостыню у дверей домов… Мы дошли до крайней степени нищеты, нужды и бедности, особенно испанцы, которых умерло уже великое множество, но только не от ран».
Понятно, почему в этих условиях так трудно было поддерживать дисциплину в армии и довольно часто случались мятежи, которые, особенно во Фландрии, неоднократно сводили на нет успехи испанских вооруженных сил. Понятно также, что война должна была кормить войну, что солдат вынужден был выживать в стране, в которой находился, дружественной или враждебной, и что грабеж и обворовывание местного гражданского населения стали не просто обычным, но и терпимым делом. В самой Испании размещение солдат на постой в домах стало бедствием для деревень и городов, которые не были избавлены от этой повинности, и те безобразия, которые творили войска, сосредоточенные в Каталонии для отражения французского вторжения, стали определяющим фактором восстания графа Барселоны против власти короля Испании в 1640 году.
Сам Мадрид, где правительство обычно не размещало войска (за исключением королевской гвардии), не смог полностью избежать этих неприятностей, поскольку столица постоянно испытывала на себе прилив большого количества военных: офицеры, оказавшиеся не у дел и осаждавшие кабинеты военного совета и приемные дворца; простые солдаты, уволенные вследствие расформирования их роты или в момент зачисления в армию; инвалиды, настоящие или мнимые, взывавшие к милосердию прохожих, рассказывая о своих былых армейских подвигах. Под защитой привилегий, которые обеспечивал им статус военнослужащего, некоторые из них совершали другие «подвиги», о которых сообщали «Новости» Мадрида: «Не было дня, чтобы утром не находили убитых или раненных руками разбойников или солдат, взломанные дома, девушек и вдов, рыдающих от насилия, которому они подверглись, и от краж: вот какую уверенность в себе дает военный совет солдатам…» «В Мадриде за пятнадцать дней убиты 70 человек, и 40 раненых находятся в больнице: вот сколько подвигов совершено солдатами».
