Словенцы в этот день топили или разрезали чучело Бабы, что напоминает обычай романских народов распиливать чучело старухи — воплощения поста.
Иногда обряд совершался в Вербное воскресенье, за неделю до Пасхи. В Силезии же «Маженку» выносили в масленичный понедельник, что сближает западнославянский обряд с русской Масленицей.
Морана, подобно Пятнице и Перхте, была, возможно, связана и с прядением. По окончании зимних посиделок-спрядок моравские девушки выносили и вешали на дереве чучело Пржадленки (Киселки). Словаки называли Морану, в частности, Киселицей.
Казалось бы, все ясно: весной изгоняли злую богиню зимы и смерти (Ягу?). Почему же тогда Длугош считал ее Церерой? Лужичане, вынеся и растерзав чучело Смерти, тут же одевали снятую с него рубашку на деревце и торжественно вносили это новое чучело — «Лето» — в село. Мораване несли «Маичек» — деревце в лентах, снятых с Мораны, чехи — «Новое Лето» — сосну или ель с женским чучелом на ней. Мораване пели песню о том, как Смерть отдала ключи Юрию, и о молодой Краловне, «ободравшей» Смерть. Девушку-«краловну» здесь чествовали не только на Троицу, но и в Смертное воскресенье. А чехи пели о Смерти, отдавшей ключи от неба Юрию и Яну. Мрачная, смертоносная богиня на глазах превращалась в светлую, добрую богиню весны и плодородия.
Немцы также чествовали деревце-«Лето» или изображение Госпожи Солнца — воплощение лета. У шотландцев же зиму воплощала Кайлеах («старая женщина»), а лето — Бригита. 1 февраля, по одной легенде, отважный рыцарь освобождает Бригиту, заточенную Кайлеах; по другой — Кайлеах омывается в волшебном ручье и превращается в Бригиту.
В античном мире весной омывали изображения Кибелы (25 марта), Венеры (1 апреля), Геры. А германцы раз в год погружали в воду колесницу богини плодородия Нерты. Эти обряды вполне родственны утоплению Мораны.
У восточных славян обряд вынесения Смерти неизвестен. Но ему во многом соответствует разудалая Масленица. На неделе, предшествовавшей Великому посту, гуляли, ели и пили не меньше, чем на Купалу или Ярилу. (Зато сексуальных вольностей не было: зачем возбуждать плодородие земли, когда и зерно-то еще не посеяно.) Важное место занимали воинские игрища (кулачные бои, взятие «снежного городка»), символизировавшие борьбу лета с зимой.
В центре же всего празднества было чучело Масленицы. Его возили на санях, чествовали, а затем «хоронили»: разрывали и сжигали. При этом «похороны» старались сделать как можно нелепее и смешнее. Наряд чучела, одежда возницы, сани, сбруя — все было старое, негодное, рваное. Правил санями «чудный» старик, всячески потешавший добрых людей. А те вовсю шумели, плясали, глумились, часто непристойно, над «рваной старухой» Масленицей. Насмехаясь над воплощением смерти и зимы, славяне магически преодолевали ее губительную силу.
И в то же время на сани водружали столб, увенчанный колесом — символом солнца. Иногда этот столб служил мачтой поставленной на сани лодке, и тогда все сооружение напоминало солнечную ладью, как ее изображали, например, на скалах Скандинавии в бронзовом веке. Главным масленичным угощением были блины — также солярные символы. Известны глиняные славянские сковороды I тыс. н. э., отмеченные косым крестом — знаком солнца. На них когда-то пеклись «солнечные» блины. Это все при том, что и кони, и ладья, и сани, и блины были у славян атрибутами похорон или поминок.
Масленица была праздником молодоженов. Они приезжали к теще на блины — а там их встречали куклы-чучела Масленицы и Масленика — не уродливые, как главное чучело, а забавные. Молодых катали на санях, заставляли целоваться при всех, а потом зарывали в снег и чуть погодя выкапывали, как бы изображая их смерть и воскресение. В Индии весной разыгрывали свадьбу Шивы и Парвати, затем топили и оплакивали их изображения. Парвати — это добрая ипостась смертоносной Кали.
Солнце и тьма, смерть и жизнь сливались в этом истинно русском празднике и в образах его божеств — Масленицы и ее супруга (вспомним Маржака и Маржану). При этом они мало похожи на Ягу с Чернобогом — злобных, вызывающих лишь отвращение.
Масленица вполне сродни западноевропейскому карнавалу. На Западе, в том числе и у славян-католиков, накануне Великого поста вовсю ели, пили и гуляли, а под конец сжигали, топили, судили, казнили олицетворение праздника. Только это олицетворение (Карнавал, польский Запуст, чешский Масопуст, хорватский и словенский Пуст) — мужской персонаж типа Ярилы, обжора и гуляка. Часто его (в частности у поляков и чехов) отождествляли с античным Бахусом-Дионисом. Изредка рядом с ним появляется женский персонаж («подруга Бахуса» в Польше).
В Болгарии на Масленицу выступали дружины ряженых-кукеров: ярко и причудливо одетые, с оружием и деревянными фалами. Они изображали пахоту, разыгрывали убийство «царя» и воскрешение его «молодухой». Весь этот обряд должен был принести плодородие земле. Кукерские игры, по мнению этнографов, восходят к фракийскому культу Диониса.
И только у русских главную роль играет женское божество — Масленица, «сударыня», «честная», «широкая». Хотя рядом с ней — спутник-мужчина (Масленик). Кто же он? Общеславянский Ярила приходил в мир гораздо позже — в середине весны, а уходил в конце ее. Этим он отличался от захожего Бахуса (Запуста, Пуста и т. д.). Присмотримся, однако, внимательнее к польскому Запусту-ряженому. Он — в высокой шляпе с лентами, вывернутом кожухе, с топором, увешанным колокольчиками, иногда — верхом на деревянном коне; величается «князем» и осыпает всех пеплом. Топор — атрибут Даждьбога-Колаксая-Радигоста. С пеплом связан один из его сказочных ликов (Иван Попялов). Не Даждьбог ли был спутником Мораны-Масленицы?
Более уверенно судить об этом позволяют украинские и белорусские купальные обряды и песни. В них выступает пара: Иван (Ян, Ясь) и Марья (Марена, Марина, Ганна, Уяна, Катерина). Иван, как мы уже видели, соответствует Даждьбогу. А Марена? Изображающее ее чучело или деревце топят или сжигают. При этом поют, например, песню о Ганне (Анне), которая утонула, а тело ее превратилось в траву, калину, воду и рыб. Об этом объявляет людям мать Ганны. Имя это напоминает римскую богиню Анну Перенну — по преданию, карфагенскую царевну, утонувшую в реке и ставшую нимфой и женой речного бога. Ее праздник отмечали весной, 15 марта. А накануне, 14 марта, изгоняли Ветурия Мамурия, «старого Марса», воплощение зимы.
В представлении язычников подземный и подводный миры тождественны. Поэтому утонуть было то же, что уйти под землю. Но если тонула-уходила богиня плодородия — ее смерть оборачивалась на земле урожаем, обилием всего, что давали людям земля и вода.
Морана — дочь Весны-Купалы («Весна-весняночка, где твоя дочка Марьяночка?»). В ряде песен дочь Купал — ночки (Купалы) или Весны вьет венки, шьет в саду, гонит быков на пастбище, работает в огороде или саду, собирает ягоды.
А. С. Фаминцын предположил, что славянские Купала-Весна и Морана соответствуют греческим Деметре и Персефоне. Богиня-дочь, похищенная злым подземным богом, уходит в преисподнюю и возвращается лишь весной. Миф, аналогичный греческому, был у балтов. В нем Деметре (Церере), Персефоне (Прозерпине) и Аиду (Плутону) соответствовали богини Крумине и Ниола и хозяин преисподней Поклус. Пребывая в нижнем мире, богиня-дочь становится мрачной, смертоносной, старой. (Анну Перенну тоже считали старухой, но при этом соблазнившей Марса.) Однако весной она снова становится молодой и прекрасной и несет земному миру радость и изобилие.
