Как я уже говорил, вся деятельность нашей партии была направлена на внепартийное объединение Национального центра и, при его посредстве, – на более широкое объединение. Нам удалось подчеркнуть такое наше стремление на устроенном нами в переполненном театре торжественном объединенном заседании Национального центра, Союза возрождения (слева) и монархистов (справа). От нас оратором выступил Астров, от Союза возрождения (народные социалисты Мякотин, И.П. Алексинский, Титов и другие) и от монархистов Н.В. Савич, который вызвал гром аплодисментов, сказав, что он убежденный монархист, но, если по свержении большевиков в России будет республика, он ей присягнет и будет ей служить.
Такую простую и правильную мысль центральные политические группы проводят уже восьмой год, но зарубежная общественность все толчется почти на одном месте, и на происходящем теперь в Париже зарубежном съезде правые монархисты туго и нехотя свертывают свои партийные знамена, а левые не пришли на съезд, и в их рядах что-то не слышно, чтоб они, убежденные республиканцы, готовы были присягнуть монарху, если монархия будет восстановлена. Им так же трудно или, как видно, даже труднее, чем крайним правым, отрешиться от узкой партийности и возвыситься до национальной надпартийной высоты.
В газетах появились сведения, что в Омске осуществлен блок из Союза возрождения, к.-д., торгово-промышленников, кооператоров и других групп.
В то же время мы получили из Москвы письмо от Н.Н. Щепкина, вскоре потом с другими нашими друзьями расстрелянного, он пишет, что и они осуществляют широкий политический фронт. Они категорически заявляют о необходимости соглашения справа налево на одной временной платформе и говорят, что такое соглашение у них уже состоялось между Союзом возрождения, Национальным центром и группой общественных деятелей, а через нее направо с монархистами-конституционалистами, причем они признали, что при всех программных различиях все здоровые патриотические элементы должны объединяться на ближайших тактических задачах. Они полагают, что между этими группами может быть разное отношение к той власти, которая эти задачи осуществит, но, какова бы она ни была в настоящий момент, если за ней идут войска и она обладает достаточной мощью, чтобы освободить Россию от большевиков и восстановить ее государственное единство, она должна быть признана всеми.
В то же время по вопросам грядущего социального и политического бытия России отдельные группы и партии остаются каждая при своих убеждениях. В заключение друзья мои пишут, что демократические круги, примыкающие к народным социалистам, солидарны с ними и, по их мнению, мы будем бессильны и для них непонятны, если не объединимся. Они предлагают нам устыдить тех политических деятелей и те партии, которые действуют иначе. Будучи разобщены с югом и плохо информированы, они с тревогой спрашивают о наших настроениях.
В начале зимы я с несколькими членами Центрального комитета партии ездил в Ялту на заседание Центрального комитета с жившими там членами его Петрункевичем, Родичевым и крымскими министрами Винавером и Набоковым. Так как престарелый И.И. Петрункевич жил в прелестной Гаспре, принадлежащей его падчерице графине Паниной, которая тоже там остановилась, то большая часть заседаний происходила там и ездили мы в автомобилях министров (символ власти). Со мной приехали еще Астров, Степанов и Новгородцев. В Ялте было большое скопление беженцев, она имела почти свой обычный оживленный вид. В Ялте мы заседали на даче В.В. Келлера. Хотя не без труда, но все-таки мы, старые товарищи по партии, сошлись на общих тактических резолюциях, путем личного общения, свиданий и выяснив начавшиеся уже тогда некоторые разногласия между крымчаками и деникинцами. Межу крымским правительством и Деникиным происходили постоянные трения из-за тона взаимоотношений скорее, чем по существу. Тон у Деникина, как я говорил, вообще был слишком великодержавный, а крымское правительство, пожалуй, слишком держалось за свою автономную власть, ссылаясь на свое происхождение, тогда как оно управляло всего лишь одной губернией или, скорее, частью Таврической губернии, тогда как континентальная ее часть, по ту сторону Перекопа, была еще во власти большевиков. Но разумеется, никто из членов крымского правительства не был самостийником, и смотрели они на свою власть как на временную. Потому предубеждение командования против их тона, их игры во власть было неосновательно, и с некоторыми разногласиями (например, нормальная, более медленная юстиция, а не военный суд) можно было бы помириться, кое в чем договориться, принимая во внимание пользу их управления и порядок, ими установленный.
Незадолго перед этим был близ Ялты таинственно убит мой приятель, долго живший в моем доме, московский фабрикант француз Гужон, человек выдающейся энергии и способностей. Убийцы не обнаружены, но молва упорно приписывала преступление кружку гвардейских офицеров, убивших его не то за его германофильство (?!), не то за непочтительный отзыв о членах императорской фамилии (?).
На обратном пути из Ялты в Новороссийск мы попали в шторм со снегом, и так как каюты были переполнены и все страдали от качки, то я ночью на палубе чуть не замерз, и около Феодосии меня, совсем окоченелого, едва свели в каюту.
Во главе осведомительного бюро, или Освага, стоял профессор К.Н. Соколов. Это учреждение все ругали, и оно оставило по себе плохую память. Но в то же время, казалось бы, что общественные силы, местные и приезжие, сами бы должны были организовать в тылу и в освобожденных губерниях противобольшевистскую пропаганду, хотя бы в местном масштабе. Дело это общественное и помогло бы командованию. Но общественные элементы, в том числе и наши местные кадетские группы, как я ни старался их побудить к тому, не проявили ни в Екатеринодаре, ни в Ростове и в других местах никакой инициативы.
Соколов, располагавший большими средствами на пропаганду, придал организации очень бюрократический характер и не пытался придать ей мало-мальски общественный характер. Во главе ответственных отделов стояли люди совершенно ничтожные в общественно-политическом отношении. Общий тон Освагу был придан неподходящий. Что же касается по существу и объему произведенной работы, то Соколов, сам человек выдающейся эрудиции и хороший работник, сделал очень много, и, в общем, я являюсь убежденным защитником Освага от несправедливых нареканий. Выставка Освага в Ростове показала, какая огромная работа была произведена. Несмотря на плохую репутацию Освага, я не гнушался все время работать с ним рука об руку, устраивая при его технической помощи многочисленные публичные собрания, на которых сам выступал и привлекал других в Екатеринодаре, Ростове и других городах, издал брошюру, писал статьи через Руспресс и т. д. И, зная дело не только с показной стороны, по выставке, но и по существу, я удостоверяю, что при трудных обстоятельствах и деморализации того времени сделано было очень много и огульные нападки на Соколова несправедливы. Повод к нареканиям им давался от внешних приемов работы, от тона Освага, который портил музыку, далеко не плохую по существу.
Значительное оживление и надежды привезли нам союзники, сначала французы, а потом и англичане. Подъем был огромный. Весело ехали мы встречать французов в специальном поезде в Новороссийск. Музыка, флаги, толпа. Большой банкет под председательством Кутепова, бывшего тогда в Новороссийске военным губернатором, почему-то временно не в строю. Блестящая речь Эрлиша. Такая же встреча в Екатеринодаре.
