Как только я переехал из плохой дешевой гостиницы в хорошую комнату на Аксаковской улице, Врангель вызвал меня в Белград. Комнату эту нашел мне И.М. Калинников, издававший правую русскую газету и через несколько месяцев убитый в разгаре стамболийщины. Из-за этого же режима Врангель отказался от намерения поселиться в Софии.
Белград лучше расположен, чем София. Он лежит на холме при слиянии Савы с Дунаем, что напоминает местоположение Нижнего и русскую ширь. Небольшой городок обстраивается и растет, оказавшись после войны столицей втрое увеличившейся страны. По ту сторону и Дуная и Савы была прежняя Австрия и маленький городок Земун, который по сравнению с Белградом носит отпечаток благоустройства и австрийской культуры, как и ближайшие придунайские городки Карловцы, Новый Сад, Панчево. Особенность Белграда – что на весь город всего четыре церкви и сотни кафанов на каждом шагу. В некоторых из них русские балалаечники.
Я поселился в домике из двух комнат на краю города среди вишневого сада, цветущего весной и с вишнями летом. На диване у меня долго ночевал мой племянник-доброволец, по болезни уехавший из Галлиполи. Сначала он служил в ресторане, а потом работал при паровой прачечной и на сахарном заводе. Останавливались также брат, Олсуфьев и Алексинский.
В другой комнате жила хозяйка с пятилетним сыном Радко. Она, говорившая на иностранных языках, вдова полковника, дочь генерала, сама убирала мою комнату, таскала воду, колола дрова: подлинный сербский демократизм. Ко мне она благоволила, как к отменному самцу (ударение на а), то есть совершенно одинокому, без хозяйства, тогда как семейных беженцев квартирохозяйки недолюбливали и у них происходили постоянно стычки.
Сербское правительство щедро помогало беженству, в частности русскому студенчеству. Гимназии русские при помогли сербов были в нескольких городах. (Я принимал участие в заседаниях Согора.) Кроме того, небогатая сербская казна содержала два русских института, кадетские корпуса. Россия не забудет то, что сделала тогда для нас небогатая Сербия и стоявший несменно во главе правительства старик Пашич.
В державной комиссии играл видную роль М.В. Челноков, у которого я часто бывал, так как вместе с другими столовался у его хозяйки. Как московский городской голова, он был в почете у сербов.
Малодеятельный К.-д. комитет собирался редко; в нем участвовали к.-д. из Нового Сада и Суботиц.
Отдел Национального комитета под председательством профессора Салтыкова был, напротив, очень деятелен и собирался еженедельно. В нем, между прочим, деятельное участие принимал генерал Добророльский, которого я встречал на войне, когда он был начальником штаба у Радко-Дмитриева. Потом он перешел к большевикам. Деятельное участие принимал в качестве товарища председателя и С.Н. Ильин, начальник политической части главнокомандующего, понимавший необходимость реальной, не только на словах, связи армии с общественностью. Он, как исключение в окружении Врангеля, был действительно непартийным человеком, вполне разделял надпартийную платформу Национального комитета и ценил поддержку им армии. Вследствие его непартийности правые его недолюбливали, считая его левым. Человек замечательно работоспособный, корректный и самоотверженный (работавший усиленно, несмотря на мучительную болезнь), он был незаменимым помощником главнокомандующего.
Генерал Миллер, бывший командующий Северным фронтом, сменил начальника штаба генерала Шатилова. Миллер был хороший работник, во все мелочи входивший сам и очень упорядочивший и сокративший расходы по армии. С ним было приятно работать в Русском совете. В политике, как покажет дальнейшее, он разбирался слабо. Кажется, осенью он был назначен представителем Врангеля в Париже.
Русский совет стал терять свой константинопольский характер. В него вошли выборные от Сербии крайние правые – Скаржинский, Локоть и другие, что придавало окружению Врангеля партийный оттенок и повод к нареканиям. Нужно отдать справедливость этим правым, что в Русском совете они держали себя вполне корректно. Но профессор Локоть продолжал в «Новом времени» усиленную кампанию за смену национальных лозунгов армии – партийными – за веру, царя и отечество. Правда, когда я поднял вопрос о недопустимости для человека, работающего при армии, выступать публично против ее надпартийного знамени и Врангель поддержал меня, Локоть оставил армию в покое в своих статьях. К этому же времени Врангель решил отказаться от политической роли и передать ее в Париж великому князю Николаю Николаевичу. Вследствие этого в середине лета Русский совет, сыгравший известную роль в первый самый трудный период пребывания армии на чужбине, был упразднен и преобразован в маленький чисто технический Финансово-контрольный комитет, членом которого и я остался.
Все сербское беженство было отлично сорганизовано по колониям правомонархическими организациями, во главе которых стояли Скаржинский, Палеолог и др. Центральные группы жаловались на засилье правых, но мало проявляли активной организационной работы. Правые были недовольны платформой Врангеля, но все-таки его и армию поддерживали. Большую роль у них играл и митрополит Антоний, живший в Карловцах, где ранее собрался злополучный церковный собор, большинство которого с Антонием во главе вынесло чисто политические партийные (легитимно-монархические) резолюции, результатом чего было аннулирование постановлений собора патриархом Тихоном и назначение им младшего в иерархическом сане митрополита Евлогия главой всех европейских церквей.
Я познакомился с митрополитом Антонием, как председателем Парламентского комитета в Белграде. Он образованный, живой и интересный собеседник.
Какая атмосфера была в Белграде, видно из того, что правые с «Новым временем» вместо стремления к общему объединению стремились и преуспевали лишь в единении своем партийном; они считали левыми даже таких лиц, как Родзянко и Челноков. Первого так травили и так ему угрожали, что он, к стыду русских, должен был обратиться к Пашичу за разрешением носить револьвер! А ему действительно грозила опасность, если припомнить убийства Гужона и генерала Романовского.
К чести сербов (и к стыду русских политиканов), когда Родзянко умер, сербы устроили ему торжественные похороны, как председателю русской думы, за счет государства. Они же оказывали ему при жизни и Хомякову материальную помощь.
Врангель поселился на пригородной даче в Топчидере. Он жил с семьей, со своими престарелыми родителями и детьми. Это были три поколения русской, культурной помещичьей семьи. Сам Врангель до Военной академии окончил Горный институт, а старик барон был известным знатоком искусства и писателем по истории искусства. И дача с большой террасой с видом на Белград и Саву напоминала помещичий дом, а 29 июня и 11 июля самовар на террасе и именинные пироги напоминали русский усадебный уклад жизни.
Прирожденный военный вождь, Врангель и в частной семейной жизни отнюдь не проигрывал.
У короля он был только раз, вскоре после своего приезда. Король был с ним очень любезен, интересовался армией, но на этом их отношения и прекратились. Ни он, ни правительство, стесненные международными и внутренними парламентскими условиями, официально не могли к нему относиться иначе как к частному лицу и армию, как таковую, и Врангеля как главнокомандующего признавать не могли. Все, что они могли дать и дали, – это дружественный нейтралитет и гостеприимство.
