Буси, воины, не только систематически насаждали повсюду свою власть, но вытесняли прежних собственников, выходцев из семей придворной аристократии, с которой они вскоре прервали всякие сношения. И в это время, проявляя совершенно парадоксальное легкомыслие, сёгуны вели себя скорей как эстеты, нежели как политики. Но могли ли они поступать иначе?
Несмотря на хрупкое равновесие, установившееся после улаживания династического раскола, сёгун вскоре оказался в сложном положении, нередко в таком же, в какое попадали императоры эпохи Хэйан, и был вынужден прибегнуть к тем же средствам: если в XI в. суверены придумали роль «монашествующего императора», то в конце XIV в. сёгун Асикага Ёсимицу (1358–1408) счел за благо приспособить этот принцип к своей ситуации.
Поэтому в 1397 г. он поселился в своей восхитительной резиденции, Золотом павильоне (Кинкакудзи), наполовину дворце, наполовину монастыре, который построил в северной части Киото. Чтобы продемонстрировать, до какой степени его добровольный уход ничуть не равносилен безвластию и бедности, он из своего хрупкого дворца, стоящего на полпути между феерией и реальностью, организовал посольство в Китай.
Император из династии Мин, Юнлэ, по видимости принял посланцев сёгуна с почестями, но они принесли Ёсимицу лишь простой титул «царя Японии» — обычное титулование, применявшееся в рамках системы сбора дани. Был задан тон — показного величия и изрядной политической нестабильности. Следующее поколение, когда правил сёгун Асикага Ёсимоти (1408–1428), ненавидевший предшественника, который приходился ему отцом, не уладило дел. Деспотизм следующего сёгуна Асикага Ёсинори (был сёгуном с 1429 г.) приблизил катастрофу: Ёсинори вызвал всеобщую ненависть и наконец был убит в 1441 году. Ни престижа, ни власти этот род больше себе не вернул.
«Культура Китаяма»
Ёсимоти, так ненавидевший отца, видимо, все-таки должен был испытывать к нему благодарность за главное: создав Золотой павильон — гораздо в большей мере эстетический и философский манифест, чем заурядное жилище, — Ёсимицу оставил сыну несравненное наследство, воплотив на тогдашнее и будущее время уже не политическое, а культурное слияние сохранившейся придворной аристократии с военной аристократией, которая черпала силы в провинциях. Грубой безграмотности, реальной или мнимой, в которое люди из Киото так часто обвиняли воинов Канто, будь те хоть сёгунами, Ёсимицу, хотя сам принадлежал к рыцарству, сумел противопоставить изысканное и строгое знание, полученное на основе самых современных и самых интернациональных источников, — тогда и в том месте это значило: китайских. Его просвещенное знание Дзэн, учения, которое при дворе практиковали редко, также дало ему, как и ему подобным, теоретические основы, каких не имели его предшественники.
Что до массы буси, она тоже изменилась. Значительно расширившись, она включила в себя множество разнообразных лиц, более или менее постоянно носивших меч, обремененных властными обязанностями или не имевших таковых; большую часть времени они не считали себя связанными с непосредственным господином и не ощущали себя частью лестницы феодального типа. Кстати, поскольку в японской рыцарской традиции не существовало понятия ленного сеньора, в любой критической ситуации они сохраняли постоянную свободу выбора, все более явственную изо дня в день; их верность часто была переменчивой и всегда опасной для их вождей.
Асикага очень скоро и несомненно лучше, чем кто-либо, оценили чрезвычайную сложность такого положения: с XIV по XV вв. они все больше отдалялись от дел, предпочитали посвящать себя искусствам, размышлению и замыкались в маленьком земном раю, какой не раз строили исключительно для себя. Они тоже, как и бездействующие министры двора, утрачивали интерес к власти, за что историки никогда не упускали случая их упрекнуть. Но, возможно, они просто-напросто чувствовали, что Япония ускользает у них из рук. Действительно, происходили глубокие перемены, на которые по-настоящему не мог повлиять никакой правитель.
«Низшие над высшими»
Историки экономики ныне считают, что до 1300 г. режим Камакуры переживал период инфляции — из-за массового ввоза китайской монеты, практикуемого и поощряемого правителями Минамото, а потом Ходзё. Зато в XV в. китайцы резко сократили международную торговлю, ответственную, на их взгляд, за тяжелейшее бедствие — сокращение монетной массы за счет утечки металла. И поэтому Япония, привыкшая к континентальной монете, вступила в период дефляции, как раз в момент, когда здесь начал формироваться новый тип человека — нувориши (утокунин), которые богатели за счет того, что ворочали деньгами и извлекали из этого выгоду. Часто сочетая шовинизм со стремлением к действиям, выходящим за рамки обычных моральных норм, они в основном пополняли беспокойные ряды последователей школы Нитирэна. Они также входили в число первых элементов городской буржуазии, которая тогда росла и оказывала услуги роду Асикага и богатому рыцарству, предоставляя им редкие и вожделенные изделия китайских и корейских ремесленников.
В то время как одни богатели, открывая для себя новый образ жизни, другие — крестьяне — хирели. В результате быстрого развития ранней монетной экономики, как повсюду в подобной ситуации, земледельцы беднели, потом влезали в долги, потом беднели еще быстрее. Наконец, когда нищета становилась невыносимой, они восставали. Обычная схема возникновения голодных бунтов. Но в Японии эти сельские восстания (до икки) с 1428 г. отличались совершенно особой оригинальностью: самые энергичные из крестьян, которые стали буси (поступая на службу к сеньору, как только им позволял режим полевых работ), были хорошо тренированы, дисциплинированы и умели придавать своим жакериям организацию военного образца. Как правило, в течение XV в. их действия были настолько эффективными, что они добивались удовлетворения почти всех требований.
В такой ситуации было мало шансов, что движение утихнет, тем более что материальные трудности в деревнях только нарастали, а все более многочисленные элиты — придворные аристократы, феодальные сеньоры, а теперь и буржуа — по крайней мере отчасти жили за счет крестьянского труда. В 1460–1461 гг. сельское население области Киото и окрестностей озера Бива косил страшный голод. Голодающие стали негодовать на ростовщиков и на сеньоров, слишком алчных и неумолимых; они обратились к сёгуну в качестве третейского судьи. Последний, обрадовавшись возможности поставить в неприятное положение тех, от кого зависел сам, занимая у них деньги, принял решение в пользу крестьян; но еды у последних от этого не прибавилось.
Каждый чувствовал, что общество меняется; могущественные высокородные вельможи были колоссами па глиняных ногах; настоящие богатства принадлежали другим людям и находились в городах, где формировалась новая жизнь; крестьяне же, которых так расхваливали моралисты, были прикованы к земле. Короче говоря, мир перевернулся в положение «низшие над высшими» (гэ коку дзё), как гласила молва.
Отношения с Китаем
Тем не менее если бы кто-то в самом начале XV в. мог посмотреть па Дальний Восток издалека, он бы приветствовал зарождение мирной эпохи: в 1401–1402 гг. Китай и Япония обменялись посольскими миссиями. С 1405 по 1419 гг. с минским Китаем даже официально велась торговля, которую в основном финансировало бакуфу, в данном случае выступавшее в роли инициатора. Однако с самого начала обмен происходил в причудливых обстоятельствах, и его участники занимали противоречивые позиции. Например, в 1410 г. к китайскому двору прибыла японская миссия. В качестве ответного шага император Юнлэ сразу же отправил к сёгуну посланника, которому китайский дипломат должен был передать дружеское письмо, а также денежный дар. Вопреки всем ожиданиям, Ёсимоти, тогдашний сёгун, отказался принять посланца Юнлэ, не дав объяснений, но выказав себя оскорбленным. Китайцы, ничуть не обескураженные, через несколько лет, в 1417–1418 гг., возобновили переговоры. Безо всякого успеха: конечно, японцы не скрывали, что им не терпится установить торговые отношения с Китаем, но по-прежнему отказывались входить в число данников, снова притязали на положение соседей, единственных в своем роде, и требовали особого статуса, который сделал бы их привилегированными партнерами китайцев. Последние рассердились и пригрозили маловероятными репрессалиями; если бы об этом услышали в Японии, это бы не столько взволновало политические круги, сколько усилило борьбу за власть внутри бакуфу, борьбу, вырождавшуюся в братоубийственные столкновения с катастрофическими последствиями, которые были сразу же заметны. Действительно, в тот самый момент, когда в Японии находились китайцы, Ёсимоти занимался прежде всего организацией убийства одного из своих братьев. Несомненно, с его весьма своеобразной точки зрения он поступил правильно — в следующем, 1419 г. торговля с Китаем возобновилась. Но экономическая власть начала ускользать из рук сёгунов.
