Едва улеглась эта тревога, как столицу постигла ужасная катастрофа: в 1657 г. гигантский пожар («пожар Мэйрэки», от названия эры, на которую он пришелся) обратил в золу город Эдо — совсем новый город, но построенный, как в прежней Японии, из досок и бумаги. Говорят, тогда погибло более 100 тысяч человек, а расходы на восстановление — впрочем, пошедшее городу на благо с точки зрения его планировки — разорили новое государство настолько, что эта ситуация породила ужасные финансовые затруднения, с которыми сёгунат, производя девальвацию за девальвацией, столкнулся позже, в начале XVIII в.
Что приобрел сёгун, вступление которого в должность произошло в такой сложной ситуации, — мудрость или подорванное здоровье? Похоже, долгое правление Иэцуна (до 1680 г.) отмечено прежде всего успокоительными и мудрыми мерами, как во внешней политике, так и во внутренней. Так, в 1658 г. правительство отказалось ответить на просьбу о помощи, направленную ему с Формозы знаменитым «пиратом», известным в Европе под именем Коксинга, и последними отпрысками династии Мин (Южная Мин), желавшими вырвать Китай из рук маньчжуров, которые в 1644 г. вытеснили оттуда их род и основали династию Цин. Возможно, власти Японии действовали применительно к обстоятельствам, но для Иэцуна мечта о континентальной авантюре, похоже, утратила всю привлекательность после обидных поражений Хидэёси, случившихся двумя поколениями раньше. Он всех призывал быть спокойней: например, в 1663 г. запретил «самоубийства вослед» (дзюнси), которые снова стали практиковать, демонстрируя преданность умершему господину, а в 1673 г., озаботившись судьбой крестьян и доходностью хозяйств, издал новый запрет, касавшийся на сей раз чрезмерного дробления земель.
Конец «бель-эпок» («прекрасной эпохи»)
«Культура эры Гэнроку» (1688–1704)
Стабилизировавшееся, а потом изолированное от внешнего мира, как выздоравливающий больной, японское общество второй половины XVII в. несомненно однажды заметило, что оно глубоко изменилось. Старинная аристократия и религиозные общины замкнулись в своих мирках, оставив реальную власть и престиж, связанный с таковой, даймё и разным буси. Последние, те и другие, хорошо освоившись со своими ролями, стремились не столько придумывать, сколько совершенствовать, оттачивать то, что помогло им подняться, причем в очень строгих рамках, за которые, по всей полицейской очевидности, нельзя было выходить. Наряду с «верхней стороной» (ками гата) — регионом Киото, где утвердилась культура, проникнутая величайшей изысканностью, существовал Канто (Восточная Япония, столицей которой был Эдо), политический центр, где отныне царил дух строгой законности и морали, пронизанных филологической и административной китайской культурой.
Однако подлинные новшества приходили из других мест, и их создавали другие люди: буржуа, торговцы, предприниматели, избыточное крестьянское население, которое земля уже не могла прокормить, — демографический парадокс относительного сельского благосостояния, — и которые шли в город, чтобы искать или создавать новые средства существования. Это была культура эры Гэнроку, особо блистательная в Осаке, где процветала энергичная торговая и финансовая буржуазия; художники и литераторы-традиционалисты сохранили об этой культуре ностальгические воспоминания и несомненно во многом ее приукрасили. Действительно, в правление сёгуна Токугава Цунаёси (1680–1709) Япония пережила времена, считающиеся, обоснованно или нет — коллективная память не всегда справедлива, — периодом наибольшего процветания за всю эпоху Эдо.
Тогда эволюционировало всё: литература, театр, жизненная обстановка. Эти люди не интересовались рыцарскими эпопеями и не разделяли вкусов буси, пламенных и неврастеничных. Горожане любили деньги, приятную жизнь, любовные истории и секс. Об этом свидетельствуют литература и живопись того времени: крестьяне, буржуа и самураи — все забывали социальные барьеры и проводили хотя бы раз в жизни сказочную ночь в веселых кварталах — как и прочие, последние имели строгие границы внутри городов из соображений общественного порядка, безопасности и приличий. Эта социальная двойственность, которую признавали официально и которой требовали, отчетливо читается во всех произведениях изобразительного искусства эпохи Эдо.
По сути конъюнктура сложилась благоприятно, пусть в разной степени, для всей Восточной Азии. По обеим сторонам Восточно-Китайского моря воцарился авторитарный, но просвещенный патернализм, поддерживаемый более или менее интенсивным, но находящимся на полном подъеме земледелием и развитием международной торговли, притом в достаточной мере регламентированным, как в Китае, так и в Японии, чтобы не подрывать традиционную региональную экономику.
И однако судьба Цунаёси, правление которого продлилось весь этот период, оказалась драматической и не слишком банальной. Вступив в должность, он выказал большую озабоченность нравственным порядком и социальной справедливостью. Действуя в этом духе, он официально подтвердил привилегированный статус конфуцианства (сэйдо) и позаботился, чтобы закон обязал власти прислушиваться к голосу крестьян; поэтому с 1683 г. жалобы земледельцев и их обращения в суд с требованием возмещения или пресечения ущерба, который, по их мнению, был им нанесен, должны были рассматриваться судебными чиновниками, а не просто доводиться до сведения даймё или местного самурая; это было мудрым решением, так как по большей части причиной таких жалоб как раз и были некомпетентность, злая воля и даже испорченность последних. При этом Цунаёси предпринял один из самых основательных пересмотров законов о военных домах («Букэ сёхатто»), выходцы из которых в принципе изначально и неоспоримо обладали правом на жизнь и смерть подвластных им людей. Историки в этой. борьбе за конфуцианские добродетели, как правило, усматривают руку главного советника сёгуна — Хотта Масаёси (1634–1684).
Но вдруг произошло немыслимое: в 1684 г. Масаёси был убит одним из своих кузенов, прямо во дворце сёгуна, что еще скандальней — в зале Совета, причем, похоже, никто так и не понял причин этого поступка. То, что убийца тоже расстался за это с жизнью в силу действующих юридических установлений, ничего не изменило в сути проблемы: преступление такого рода, совершенное в кулуарах правительства, еще раз показывает, насколько в обществе Эдо, даже запрятанном под крышку выкованного сёгунами Токугава котла законов и морали, было живучим индивидуалистическое насилие прежних веков.
Похоже, Цунаёси очень потрясла эта история. С тех пор он отказался ходить на заседания Совета и общался с его членами только через посредников. С годами он все меньше интересовался делами и все больше полагался на нового советника — Янагисава Ёсиясу (1658–1714), которого вельможи постоянно высмеивали за скромное происхождение и за то, что своим успехом он был обязан только ненадежному расположению сёгуна. Но что мог поделать Ёсиясу с ухудшением ситуации в экономике, баланс которой, непостоянный по своей природе, теперь начал сменяться иногда подъемами, а все больше спадами, повлиять на которые не мог никто? Правительству пришлось прибегнуть к обычным средствам — неизбежному чередованию девальваций (первая случилась в 1695 г.) и повышений налогов, чтобы поддерживать существование административной системы, которая, так же как и класс самураев, ее лучший цвет, из поколения в поколение в демографическом плане развивалась непропорционально ресурсам, предназначенным для ее сохранения. В 1690 г. некий Мицуи, фабрикант сакэ (рисовой водки) из Эдо, стал финансовым агентом как сёгуната, так и императорского дома, спасая сильных мира сего за счет денег, которые зарабатывали буржуа новых городов. В 1694 г. десять гильдий Эдо получили официальное одобрение, которое сёгунат умел обращать в деньги, когда считал нужным. Но за несколько поколений накопились долги — которые никогда не возмещали, кроме как привилегиями или почестями, столь же завидными, сколь и неприбыльными, — и кредиторы разорились точно так же, как и их высокопоставленные должники.
