Ситуация с кораблями и иностранной помощью прекрасно иллюстрирует, как мало замыслы Петр III соприкасались с реальностью. Ему воображалось, что можно рассчитывать на английский флот, коль скоро Россия вошла в союзнические отношения с Пруссией. Канцлеру пришлось буквально разжевывать государю несостоятельность его требований. «Что же касается до данного мне вчера повеления говорить английскому министру Кейту о присылке нынешним летом в диспозицию вашу английского флота, я при первом свидании с Кейтом говорить буду, – писал Воронцов 12 апреля, – токмо ваше величество с английским двором союзного трактата не имеете, и что Англия, будучи ныне в двойной войне против Франции и Гишпании, не в состоянии, да и без взаимных себе авантажей не похочет прислать некоторое число кораблей, к тому же, сколько мне известно, Англия уже декларировала, что в имеющихся распрях между вашим императорским величеством и королем датским участия принимать не будет, то сие требование может подвержено быть неприятному отказу»365.
В том же положении – учителя при великовозрастном ученике – оказался и Фридрих II. Из Петербурга его просили растолковать императору элементарные правила, исполнение которых необходимо для начала военной операции. Все, что писал прусский король, могли бы сказать государю собственные генералы. Но Петр не всякого хотел слушать.
«Вам не стоит ожидать добровольной уступки со стороны датчан, – писал король 1 мая, – необходимо будет вести войну с ними, чтобы получить ее (датскую часть Голштинии. – О. Е.). …Я буду говорить об этой войне с такой откровенностью, с какой я делал бы это, если бы был генералом на службе вашего величества… Первое условие… это кормовые запасы… фураж начинается лишь в конце июня, хлеб новой жатвы можно собирать лишь в сентябре, если желают его иметь в виде муки… это затянется еще на лишний месяц.
Сообразуясь с силами неприятеля, я думаю, что армия, предназначенная для Голштинии, была бы достаточно сильной, если бы состояла из 46 000 регулярного войска и 4 000 казаков. Съестные припасы для этих войск можно доставить из России или из Ливонии, Курляндии и Данцига… Это составит около 2 000 пудов муки в месяц и 8 000 пудов овса на два месяца – май и июнь». При этом Фридрих заклинал корреспондента «не начинать действовать, пока все не будет заготовлено»366.
О том же самом предупреждал государя канцлер Воронцов, но вызвал негодование и вынужден был оправдываться: «…Не могу надлежаще должность мою исправлять и принужден через пересылки и через третьи руки вашему величеству доклады чинить, подвергаясь тем неприятному истолкованию и гневу… якобы я предприятия ваши против Дании химерическими поставлял, когда я говорил, что ранновременным походом нашей армии без заготовления довольных магазейнов… и без готовых в наличии великих сумм денег, без подкрепления сильного флота и без помощи короля прусского… сей поход был бы совсем бесплоден»367.
Рассуждения канцлера казались докучными. А вот Фридрих знал, где добыть средства. «Датчане отпустили на выкуп город Гамбург и взяли с него 1 200 000 экю, – писал он. – Ваше императорское величество имеете тоже право. Город Любек мог бы вам доставить… 100 000 экю, и никто не нашел бы возможным упрекнуть вас за такой способ действий. Деньги – нервы войны»368.
15 мая Петр заверил корреспондента: «Ваше величество пишете мне о запасах. Я уже всем разослал приказы и надеюсь, что всего будет довольно»369. В том же послании император отверг и возможность заговора. Больше настаивать Фридрих не мог. Чтобы сгладить возникшую шероховатость, он удвоил излияния в преданности. «Если бы я был язычником, я воздвиг бы храмы и алтари вашему императорскому величеству как существу божественному»370. «Я смотрю на ваше величество как на Бога-покровителя, доброго и благосклонного ко мне гения»371. «Сердце мое – владение, завоеванное вашим императорским величеством»372.
Как замечала Екатерина, император был «предан своим прихотям и тем, кто рабски ему льстил»373. Проницательный король хорошо ухватил эту особенность характера Петра и не спорил с ним. «Присутствие вашего императорского величества будет не только ободрять ваши войска, но и придаст еще большую живость военным действиям»374, – писал он 8 июня.
Но Петр уже почувствовал, что его пытались отговорить от личного участия в походе, и решил схитрить. 21 мая Румянцеву был отправлен указ считать войну с Данией «действительно объявленной» и утвердиться в Мекленбурге, прежде чем туда войдут датчане375. Такое повеление вызвало шок «честного человека» Гольца: «Император утаил от меня это приказание… При всех милостях и доверии императора ко мне противная партия может заставить его скрыть от меня самые важные дела, которые ваше величество должны знать прежде всякого другого».
Принц Георг умолял посланника еще раз попросить Фридриха II отсоветовать государю поход, ссылался на плохое состояние войска, недостаток денег и припасов. «Два месяца я толкую с вами и с самим императором, – не выдержал Гольц. – …Нечего грозиться задавить датчан, если еще нет уверенности, что все готово; мне постоянно отвечали, что все приготовления сделаны, тогда как я хорошо знал, что нет… Теперь, зная дурное состояние дел, надобно обречь себя на неудачную войну, которой можно было избежать переговорами»376.
Больше Фридрих ни на чем не настаивал. Он и так был в неоплатном долгу. Уже отгремел переворот, уже Петра не было на свете, а король, еще не получив об этом известия, писал 14 июля: «Я часто говорю солдатам: “Да здравствует царко Петр Федорович! ” Это первые слова, которые я выучился лепетать на русском языке, и которые я буду произносить… до последних дней моей жизни»377.
Но благодарность и политика совмещаются плохо. После гибели Петра отзывы Фридриха зазвучали иначе: «Бедный император хотел подражать Петру I, не имея его гения». «Отсутствие мужества… погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать»378.
НА ПОСЛЕДНЕЙ ПРЯМОЙ
Всякому терпению приходит конец. А если человек не наделен этой добродетелью, как Петр III, то искушать его – значит провоцировать на резкие действия. В течение нескольких месяцев Екатерина могла не прикладывать усилий: ее супруг портил свою репутацию сам. Но приближался решающий момент, и с какого-то времени императрице пришлось выйти из тени. Хотя бы для того, чтоб заявить о себе как о существе страдающем. То есть добавить масла в огонь.
«Она знала, без всякого сомнения, что, в конце концов, вовсе не могли коснуться ее положения или ее особы без величайшего риска, – писала о себе Екатерина. – Народ был ей всецело предан и смотрел на нее как на свою единственную надежду». Перед отъездом государя к армии заговорили о грядущем аресте его жены. «Даже эта опасность, – хладнокровно продолжала наша героиня, – была для нее новым блеском, всю цену которого она сознавала»379.
Петр сам подтолкнул роковое развитие событий. Государыня не присутствовала на торжественном обеде по случаю подписания мирного трактата с Пруссией 24 апреля. Такой шаг не мог остаться незамеченным. Из всех «неприсутствий» Екатерины на праздниках мужа это было самым громким. Становилось ясно, что она не одобряет новой политики. «Императрица никогда не выезжала с ним, – писала Дашкова о Петре, – и выходила из дворца только для коротких прогулок в экипаже»380. Для любого зеваки на улице становилось ясно: нет никакой августейшей четы, есть «злодей всея Руси», как позднее скажет Алексей Орлов, и терпеливо противящаяся ему благочестивая государыня.
