На слова: «Император!» – прозвучал убийственный ответ: «У нас нет императора. В России благополучно царствует императрица Екатерина Алексеевна». Поскольку с бастионов пригрозили, что откроют огонь, кораблям пришлось отвалить от берега, в спешке обрубив канаты. Предприимчивый Миних советовал немедленно плыть в Ревель, пересесть на военный корабль и достичь Пруссии, где находилась выступившая в поход армия. А потом, имея 80 тыс. войска, привести столицу к покорности. Но набившиеся в каюту дамы подняли стон и, в конце концов, убедили Петра Федоровича вернуться в резиденцию.
Штелин записал, что «галера воротилась в Ораниенбаум, а яхта – в Петергоф в 4 часа утра»463. Путь от Петергофа до Кронштадта занял два с половиной часа. Обратный – четыре. Значит, отплыв, император провел значительное время на воде, размышляя, куда двигаться. Он снова ни на что не мог решиться, застыв между восставшим городом и восставшей крепостью. Снова терял драгоценные минуты и после долгих колебаний склонился к самому простому решению: не делать ничего.
Родись Петр смелым человеком, он бы последовал совету Миниха и на одной яхте добрался до Ревеля. Но то был бы поступок Петра Великого или Екатерины. Несчастному внуку северного исполина хватило приключения с Кронштадтом. Он видел, что его предали все, что те, кто рядом, сопровождают его лишь поневоле. В любимую резиденцию император вернулся готовым пойти на мировую с женой. Измученный и подавленный, он направился в одну из своих «игрушечных» крепостей, там упал на кушетку и около часа пролежал без движения. Потом его удалось привезти во дворец. Слугами Петр бросил: «Дети мои, мы теперь ничего не значим».
Следующий день стал для него еще труднее предыдущего.
Дорогой на Петергоф к Екатерине один за другим присоединялись перебежчики, которых Петр направлял сначала для того, чтобы упрекнуть жену, затем, чтобы увещевать ее и просить мира и, наконец, чтоб предложить отречение. Императрица приняла лишь последнее. «Забыла сказать, – писала она Понятовскому, – что при выезде из города ко мне подошли три гвардейца, посланные из Петергофа, чтобы распространять в народе манифест. Они заявили:
''Вот, что поручил нам Петр III. Мы вручаем это тебе, и мы очень рады, что у нас есть возможность присоединиться к нашим братьям''»464. О сути манифеста поведал Шумахер: «Нерешительный император… приказал кабинет-секретарю Волкову составить письмо в Петербург Сенату, в котором он строго взывал к его верности, оправдывал свое поведение в отношении супруги и объявлял юного великого князя Павла Петровича внебрачным ребенком. Но офицер, которому повелели доставить это послание, вручил его императрице»465.
Таким образом, не смотря на жалобные письма, приходившие из Ораниенбаума, императрица прекрасно понимала, каким тоном заговорил бы муж, склонись удача на его сторону. Все источники упоминают два послания. В первом Петр предлагал начать переговоры. Ответа не последовало. Во втором обещал отречение, если его отпустят в Голштинию. И тут Екатерина промолчала. Ее устроила бы только безоговорочная капитуляция.
«Тогда этот несчастный государь, – сообщал Шумахер, – отправил с вице-канцлером князем Голицыным письмо к императрице, в котором он просил ее лишь позволить ему уехать в Голштинию. Но вскоре затем он сочинил и второе письмо, еще более унизительное. Он отказывался полностью от своих прав на российский престол и на власть. Он раболепно молил сохранить ему жизнь и единственное, что выговаривал себе – это позволение взять с собой в Голштинию любовницу Елизавету Воронцову и фаворита Гудовича. Это послание он переслал с генерал-майором Михаилом Измайловым»466.
Слова Шумахера подтверждал Беранже: «Император… написал письмо императрице, в коем признавал свои вины, предлагал примирение и совместное правление. На сие императрица ничего ему не ответствовала. Через недолгое время послал он ей второе письмо, где умолял о прощении и просил для себя пенсию и дозволение удалиться в Голштинию. Императрица отправила ему акт об отречении, который повез генерал Измайлов»467.
Тот самый гофмаршал, который утром 28‑го в испуге сообщил императору об исчезновении жены, теперь предлагал ей понудить Петра к отречению.
«После первого письма последовало второе, – сообщала Екатерина, привезенное генералом Михаилом Измайловым, который бросился к моим ногам…
– Император готов отречься. Я привезу его вам после добровольного отречения и тем помогу моей родине избежать гражданской войны…
Петр III отрекся в Ораниенбауме безо всякого принуждения, окруженный 1590 голштинцами, и прибыл с Елизаветой Воронцовой в Петергоф, где для охраны его особы я дала ему шесть офицеров и несколько солдат»468.
Текст отречения говорит о том, что императрица старалась предусмотреть все лазейки и лишить свергнутого супруга возможности вернуть престол, ссылаясь на какой-либо плохо продуманный пункт. «Во время кратковременного и самовластного моего царствования, – говорилось в документе, – я узнал на опыте, что не имею достаточных сил для такового бремени, и управление таковым государством, не только самовластное, но какою бы ни было формою, превышает мои понятия, и потому и приметил я колебание, за которым могло бы последовать и совершенное оного разрушение к вечному моему бесславию… Я добровольно и торжественно объявляю всей России и целому свету, что на всю жизнь свою отрекаюсь от правления»469. Он обещал «даже не домогаться того никогда посредством какой-либо посторонней помощи», имелась в виду Пруссия.
Панин сообщил Ассебургу, что, требуя от мужа формального отречения, Екатерина «указала ему самые выражения, которые следовало употребить. Петр написал акт своею рукой и был препровожден из Ораниенбаума в Петергоф в одной карете с… Воронцовой»470. Рюльер добавлял, что когда экипаж тронулся, слуги кричали: «Батюшка наш! Она прикажет умертвить тебя!» Однако усилия понадобились как раз для того, чтобы защитить свергнутого государя.
По свидетельству Панина, солдаты были так «возбуждены» против Петра, что Никите Ивановичу пришлось самому отбирать наименее озлобленных и составлять «батальон в триста человек, который и был расположен… вокруг павильона, где поместили Петра… чтобы отвратить пьяных и усталых солдат от возможности покушения». Несчастный монарх «просил как милости, чтоб ему оставили графиню Воронцову». Сцена произвела на Никиту Ивановича тяжелое впечатление. «Я считаю несчастьем всей моей жизни, что принужден был видеть его тогда, – сказал он Ассебургу, – я нашел его утопающим в слезах»471. Петр старался «поймать руку Панина, чтобы поцеловать ее», а Воронцова «бросилась на колени, испрашивая позволения остаться при нем». Вельможа постарался поскорее уйти и передал ответ императрицы через другое лицо: разрешение дано не было.
В то время, когда низложенный государь «даже не просил о свидании с императрицей», вымаливая себе подругу жизни, солдаты вообразили, что сановники пытаются помирить супругов, и подняли крик. «Они стали приставать ко всем проходившим мимо, – писала Екатерина, – …заявляя, что помирают со страху… как бы этот старый плут Трубецкой не обманул меня – “…чтобы ты погибла и мы с тобой, но мы его разорвем на куски”.
