Почему было не увезти узника в более безопасное место? Например, в тот же Шлиссельбург? Из подлинных писем Орлова следует, что Петр практически не вставал. Вероятно, он был не транспортабелен. В любом случае насилие совершилось над тяжело больным человеком.
Беранже считал, что Екатерина не знала о случившемся 24 часа. Шумахер – трое суток. Однако если Алексей сообщал о смерти государя в приписке ко 2‑му письму, то известие было направлено сразу же. Другое дело – когда передано. Определенная пауза, очевидно, была. Сразу после возвращения из Петергофа государыня каждый день присутствовала на заседаниях Сената: 1, 2, 3, 4‑го, а затем 6 июля. Возможно, лакуна в одни сутки и показывает, когда императрица известилась от ударе. 4‑го она должна была узнать и 5‑го не нашла в себе сил предстать перед Сенатом. 5‑м же июля помечен приказ о доставке голштинской формы покойного императора из Ораниенбаума.
4 июля Разумовский был назначен командовать Петербургским гарнизоном. И этот шаг – прямая реакция на случившееся. Екатерина продолжала считать Кирилла Григорьевича надежным, очень преданным лично ей человеком. Для нас важно, что она не увидела в действиях своих сотрудников заговора. В письме Понятовскому 9 августа императрица сообщала о новых статс-секретарях: «Теплов хорошо мне служит», а 12 сентября о Разумовском и Никите Ивановиче: «Гетман все время со мной, а Панин – самый ловкий, самый рассудительный, самый усердный мой придворный». И тут же мельком: «Все покойны, прощены, выказывают свою преданность родине»641.
Можно было не касаться роковых имен, но государыня написала то, что написала. Значит, она не считала Теплова, Разумовского и Панина злонамеренными негодяями. Ситуация оправдывала их действия. Но указы императрицы Орлову все-таки исчезли. Из этой истории Екатерина вынесла драгоценный опыт – не на всех документах можно ставить свое имя. Инструкции касательно Ивана Антоновича подписал уже Панин.
Остается вопрос, была ли угроза действительной? Или вельможная партия только воспользовалась волнениями в столице, чтобы надавить на Орлова? Сам Алексей стал считать себя виновным сразу, поскольку по возвращении из Ропши подал в отставку. По мнению Плугина, у него произошел нервный срыв642. Но развитие событий и, вероятно, просьбы Екатерины, заставили Алексея вернуться. 29 июля ему был пожалован чин секунд-майора Преображенского полка. Да, в сущности, он никуда и не уходил. Победители пребывали во дворце, как в осаде: еженощные тревоги, необходимость уговаривать гвардейцев разойтись, плевки и оскорбления от них. Судя по сообщениям дипломатов, Орловы и гетман, которых считали виновниками смерти Петра, пережили страшные дни.
Как вела себя Екатерина? Этот вопрос интересовал всех. Гольц сообщал Фридриху II 10 августа: «Отвечая на приказание уведомить, была ли императрица тронута смертью покойного императора, осмеливаюсь сказать, что она в присутствии других не выражала этого ничем, хотя, с другой стороны, утверждают, что наедине она казалась растроганной»643. Вероятно, государыня много плакала. Что должна была чувствовать женщина, прожив трудную, полную обид жизнь с человеком, которого сначала полюбила, потом жестоко ревновала, презирала, опасалась и наконец потеряла при таких ужасных обстоятельствах? Потрясение, печаль, раздумья…
ПРОЩАНИЕ
Теперь с шаткой почвы гипотез можно вернуться к тверди исторического факта. Ночью 8 июля тело Петра III привезли из Ропши в Александро-Невский монастырь. Столица была охвачена слухами, и, видимо, еще до появления печальной процессии в городских домах, кабаках и на улицах бурно обсуждали произошедшее.
Никакой тишины сохранить не удалось. Хотя, похоже, в первый момент иностранные дипломаты не увидели в случившемся ничего неожиданного и не бросились сообщать своим дворам страшных подробностей. 10 июля Гольц просто констатировал факт смерти императора и издание Манифеста. А голландский резидент Мейнерцгаген донес на родину о приватной беседе с доктором Карлом Федоровичем Крузе, полностью подтверждавшей правдивость официальных сообщений: «Я знаю из уст самого лейб-медика, который видел бывшего императора в живых, а затем вскрывал его тело, что Петр скончался от апоплексического удара. Быть может, его спасли бы, если бы во время пустили ему кровь. Говорят, что императрица была глубоко тронута и горько плакала»644.
Однако почти сразу же появились и настораживающие ноты. Тот же Гольц в другом донесении, датированным 10‑м же июля сообщал о «множестве недовольных», число которых «возрастает со дня на день с тех пор, как стало известно, что внук Петра Великого свергнут с престола, и что его заместила иностранка, если и имеющая какое-либо право царствовать, то только по мужу или по сыну»645. Эта информация очень любопытна, так как она указывает на непрерывный ропот в городе.
Вид покойного императора способен был только подлить масла в огонь. Шумахер писал: «Бездыханное тело… выставили на обозрение в том же самом низком здании, где за несколько лет перед тем выставлялись останки его дочери, принцессы Анны, а также регентины Анны [Леопольдовны] …
В указанном здании были две обитые черным и лишенные каких бы то ни было украшений комнаты. В них можно было различить только несколько настенных подсвечников, правда, без свечей. Сквозь первую черную комнату проходили во вторую, где на высоте примерно одного фута от пола в окружении нескольких горящих восковых свечей стоял гроб. Он был обит красным бархатом и обит широким серебряным позументом. По всей видимости, он был несколько коротковат для тела, поскольку было заметно, что оно как-то сжато. Вид тела был крайне жалкий и вызывал страх и ужас, так как лицо было черным и опухшим, но достаточно узнаваемым и волосы, в полном беспорядке, колыхались от сквозняка. На покойнике был старый голштинский бело-голубой мундир, но оставались видны только плечи, грудь и руки… Остальную часть тела скрывало старое покрывало из золотой парчи… Никто не заметил на нем орденской ленты или еще каких-либо знаков отличий. Всем входившим офицер давал два приказания – сначала поклониться, а затем не задерживаться… Наверное, это делалось для того, чтобы никто не смог рассмотреть ужасный облик этого тела. Комнаты, где выставляются тела уважаемых Санкт-Петербургских горожан, выглядят куда представительнее»646.
Рассказ Шумахера совпадал со словами Рюльера, но последний поместил несколько важных суждений: «Тело покойного было привезено в Петербург и выставлено напоказ. Лицо черное, и шея уязвленная. Не смотря на сии ужасные знаки, чтобы усмирить возмущения, которые начали обнаруживаться, и предупредить, чтобы самозванцы под его именем не потрясли бы впредь империю, его показывали три дня народу в простом наряде голштинского офицера. Его солдаты, получив свободу, но без оружия, мешались в толпе народа и, смотря на своего государя, обнаруживали на лицах своих жалость, презрение, некоторый род стыда и позднего раскаяния»647.
Правительство опасалось слухов, будто государь не умер, а о его скрыли, увезли, спрятали… Основания для тревоги были. Гольц отметил разговоры, что император «куда-то запрятан»648. Демонстрацией останков старались убедить население в действительной смерти Петра III. Однако только подкрепили догадку, что государь убит. Обратим внимание: светильники на стенах остались пустыми, а вокруг гроба стояли высокие свечи, хотя рассеянный свет в черных комнатах был бы предпочтительнее концентрации освещения на теле покойного. В бедности обстановки, в неубранных волосах императора, его неестественной позе на смертном ложе трудно не увидеть чего-то нарочитого, выставленного напоказ. Неужели народ раздражали намеренно?
