Самая сложная проблема — проблема умолчаний. Если изучать текст, только исходя из него самого, в отрыве от внешних обстоятельств написания и бытования, то подобная проблема не возникает. Можно, никого не обманывая, просто не говорить о целом букете реалий, нашедших отражение в художественном произведении. Но стоит потянуть за нитки, и на свет оказывается вытащено множество «неудобных» моментов. Например, повороты сюжета гоголевской пьесы «Ревизор» плотно связаны с теми проверками, которые проводили Третье отделение и Корпус жандармов. Рассказ о чем в недавнее время, мягко говоря, не поощрялся.
А вот при рассмотрении повседневности 30-х годов XIX века картина приобретает новые оттенки. Можно напрямую говорить о совпадении некоторых коллизий с отчетами «голубых мундиров» и даже с мемуарами А. X. Бенкендорфа. Хуже того: у Хлестакова усматриваются черты, которые современники замечали в… императоре Николае I. Те же аллюзии возникают и при знакомстве с лермонтовским Максимом Максимычем.
Европейский романтизм находился уже на излете, когда в России появился гениальный романтик, вынужденный писать прозаическое произведение, считаясь с канонами реализма. Любопытно посмотреть, а как выглядел бы «Герой нашего времени», если бы автор сохранил привычную в тот момент «волшебную» схему сюжета, которая для первых читателей просвечивала сквозь каркас внешне вполне реалистического повествования.
Таким образом, изучение повседневности, не вторгаясь в сферу собственно литературоведения, способно подарить много неожиданных сведений как об эпохе, так и о книгах, сделавших ее знаменитой.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГОСПОЖА ПРОСТАКОВА И «КАЗАНСКАЯ ПОМЕЩИЦА»
Не всё ври, что знаешь.
Д. И. Фонвизин. Бригадир
По легенде, незадолго до смерти разбитый параличом Фонвизин катался на коляске под окнами университета и кричал: «Вот до чего доводит литература! Никогда не становитесь литераторами!»
[1]
Правда это или вымысел, разбираться биографам. Тем более что пять своих «ударов» (то есть инсультов) Денис Иванович получил не за печатные шалости, а за участие в политике. С таким же успехом он мог кататься под окнами Сената и кричать: «Вот до чего доводит государственная служба!»
Часто забывают, что авторы XVIII века поголовно служили, и на немалых должностях. Державин был сенатором, Фонвизин — советником Коллегии иностранных дел, Радищев — крупным таможенным тузом. О них принято говорить как о литераторах, волею судеб оказавшихся при дворе или в высших учреждениях. А следует — как о пишущих и печатающихся чиновниках.
В условиях, когда слой образованных людей был сравнительно мал, а писательское ремесло еще не выделилось в особую сферу занятий, такое положение казалось в порядке вещей. Приведу пример. В 1762 году княгиня Е. Р. Дашкова приехала в Москву на коронацию своей подруги Екатерины II и, помимо прочего, основала литературный журнал «Невинное упражнение». Он выходил большим по тому времени тиражом — 200 экземпляров. Но стоило на следующий год двору покинуть Первопрестольную, как журнал закрылся — основной читатель уехал вслед за монархиней
[2]. Стало трудно распространить «наклад», как тогда говорили. Официального редактора поэта И. Ф. Богдановича пришлось срочно устраивать переводчиком в штат дядюшки Дашковой — генерала Петра Ивановича Панина.
Главные интеллектуальные силы сосредоточились при дворе, в высших учреждениях и гвардии. Показателен пример Кабинета императрицы, который занимался не только сугубо государственными делами: статс-секретари постоянно переводили, сочиняли, редактировали. Правились статьи и пьесы монархини, создавались собственные философские и публицистические произведения. Среди шестнадцати статс-секретарей, известных за все царствование, трудно назвать не писавшего. Здесь работали такие заметные авторы, как Г. Н. Теплов, И. П. Елагин, Г. В. Козицкий, С. М. Козьмин, А. В. Олсуфьев
[3].
Но тонкий слой нарождавшейся чиновной интеллигенции был сервилен по отношению к государыне. Для свободы самовыражения в России в тот момент не существовало еще ни самостоятельных издательств, ни прессы, хоть в малой степени отделенной от правительства, ни литературно-политических салонов. Отказываясь действовать вместе с императрицей, человек, даже чиновный, падал в пустоту.
Поэтому поиск высокопоставленного покровителя для литератора становился делом выживания. Фонвизину на протяжении долгих лет протежировал глава внешнеполитического ведомства Никита Иванович Панин — оппозиционер, сторонник великого князя Павла, создатель одного из первых в России конституционных проектов. Ему таланты драматурга, выпускника благородной гимназии при Московском университете, пришлись как нельзя кстати. Вместе с партией Панина секретарь переживал взлеты и падения, участвовал в интригах
[4], не раз оказывался на волосок от гибели, что и привело к каскаду «ударов». Вот до чего доводит служба!
Глава первая
Сценический детектив?
Чтобы понять, как далеко восприятие зрителя XXI века отстоит от цепи ассоциаций, которая возникала у современников Фонвизина, смотревших спектакль, приведем один пример. В первой же сцене госпожа Простакова уморительно бранит слугу Тришку за плохо сшитый кафтан. Насмерть запуганному мужу кажется, что обновка для сына «м…мешковата», хозяйка находит одежду тесной, а ее брат Тарас Скотинин — в самый раз: «сшит изряднехонько».
«Не говорила ль я тебе, воровская харя, чтоб ты кафтан пустил шире», — наседает Простакова. «Да ведь я, сударыня, учился самоучкой… извольте отдать портному», — оправдывается слуга. «Так разве необходимо надобно быть портным, чтобы уметь сшить кафтан хорошенько. Экое скотское рассуждение! — не унимается барыня. — …Портной учился у другого, другой у третьего, да первоет портной у кого же учился?» Тришка не теряется: «Да первоет портной, может быть, шил хуже и моего».
Живая зарисовка. Хозяйки часто ругались со слугами, требуя невозможного: то готовить, как французский повар, то шить не хуже, чем в лавке на Кузнецком Мосту, то укладывать волосы на манер платного куафера. И язык сочный, настоящий, именно таким говорили.
Но образованный человек того времени угадывал за кафтаном аллегорию — отсылку к журналу «Всякая всячина», который редактировала сама Екатерина II. Там по поводу неудачи Уложенной комиссии 1767 года императрица поместила притчу о недошитом кафтане.
