Большинство столичных бань было общими. В них имелись парилки для разных полов, но люди спокойно прохаживались, беседовали друг с другом и выходили на улицу. «В Москве, как и в Санкт-Петербурге, весьма распространены паровые бани с отдельными помещениями для мужчин и женщин, а сии последние, помывшись, выбегают до красна распаренные и совершенно голые и катаются по снегу, несмотря на самый жестокий мороз. Именно этому обычаю приписывают крепкое здоровье, свойственное русским»
[821], — вспоминала Виже-Лебрён. Для нее в этой традиции не было ничего непристойного. А вот темпераментный Миранда был откровенно шокирован. Если учесть, что венесуэльца возбуждали даже статуи в парке, то вид множества голых людей поверг его в трепет. В Царском Селе он обозрел мраморную «Бегущую Диану» работы Гудона и не преминул отметить ее «раздвинутые бедра и прекрасные пышные формы»
[822].
В московских же банях путешественник сначала посчитал неприличным совместное купание множества мужчин, а потом узрел главное, ради чего стоило ехать. «Зашли сначала в мужские, где увидели великое множество голых людей, которые плескались в воде безо всякого стеснения. Через дверцу в дощатой перегородке проследовали в женскую часть, где совершенно обнаженные женщины прохаживались, шли из раздевальни в парильню или на двор, намыливались и т. д. Мы наблюдали за ними более часа, а они как ни в чем не бывало продолжали свои манипуляции, раздвигали ноги, мыли срамные места и так далее. В конце концов, пройдя сквозь толпу голых женщин, из коих ни одна не подумала прикрыться, я вышел на улицу… В этой бане бывает более 2 тысяч посетительниц, главным образом, по субботам, и с каждой берут всего по 2 копейки; однако меня уверяли, что хозяин получает большой доход. Оттуда мы проследовали к реке, чтобы посмотреть на женщин, которые после бани идут купаться. Их было очень много, и они спускались к воде без малейшего стыда. А те, что были на берегу и еще мылись, кричали нам по-русски: „Глядеть гляди, да не подходи!“ Мужчины там купаются с женщинами почти вперемежку, ибо, если не считать шеста, их в реке ничто не разделяет… В деревнях еще сохраняется обычай купаться вместе мужчинам и женщинам, и нынешняя императрица первой позаботилась о том, чтобы соблюдались приличия и купание было раздельным»
[823].
Действительно, по приказу Екатерины II в старой столице появились раздельные бани, но особой популярностью они не пользовались. Несмотря на культурную травму, Миранда в бани ходить не прекратил. В следующий раз он наблюдал еще более поразительную картину: «Никто из мужчин не удосужился прикрыться в присутствии стольких Ев… Несколько одетых женщин — притом молодых! — …подходили к мужчинам и разговаривали с ними о каких-то делах, не испытывая ни малейшего смущения, как ни в чем не бывало»
[824].
Не трудно догадаться, что такого дамского угодника, как Казанову, совместные бани очень забавляли. Его познакомила с ними русская любовница, крепостная крестьянка, которую он приобрел у родителей и назвал Заирой. «По субботам я ходил с ней в русские бани, — писал итальянец, — дабы помыться в обществе еще человек сорока мужчин и женщин, вовсе нагих, кои ни на кого не смотрели и считали, что никто на них не смотрит. Подобное бесстыдство проистекало из чистоты нравов. Я дивился, что никто не глядит на Заиру, что казалась мне ожившей статуей Психеи, виденной на вилле Боргезе. Грудь ее еще наливалась, ей было всего тринадцать лет и не было приметно явственных следов созревания. Бела, как снег, а черные волосы еще пущий блеск придавали белизне»
[825].
История любви заезжего итальянца к прелестной пейзанке — одна из самых романтических и простодушных в его мемуарах. Путешествуя в Екатерингоф, неподалеку от дворца Казанова увидел юную крестьянку «поразительной красоты» и указал на нее своему спутнику Зиновьеву. Приметив их, девушка бросилась наутек, вбежала в избу и «забилась в угол, как кролик, боящийся, что его растерзают псы». Зиновьев переговорил с отцом крестьянки и объяснил приезжему, что старик готов отдать дочь в услужение, но требует «сто рублей за ее девство».
«— …А коли я выложу сто рублей?
— Она будет вам служить и вы будете вольны спать с ней.
— А ежели она не захочет?
— А! Так не бывает. Вы барин — велите ее высечь.
— А какое жалованье ей положить?
— Ни гроша. Кормите, поите, отпускайте в баню по субботам и в церковь по воскресеньям».
Дело быстро сладилось. Старик-крестьянин возблагодарил Николая-угодника за ниспосланную милость и предложил нанимателю подтвердить, что его дочь девственна. «Я чувствовал себя уязвленным, что принужден нанести ей подобный афронт, но Зиновьев ободрил меня, сказав, что ей будет в радость, коль я засвидетельствую перед родителями, что она девка честная. Тогда я сел, поставил ее промеж ног, сунул руку и уверился, что она целая; но правду сказать, я все одно не стал бы изобличать ее»
[826].
Девушка села в карету «как была, в платье из грубого холста и без рубашки». Прибыв в столицу, Казанова четыре дня не выходил из дому, не расставаясь с ней ни на минуту. Потом одел любовницу на французский манер и взялся учить итальянскому. Менее чем через три месяца Заира начала сносно выражаться на языке Данте. «Я получал неизъяснимое удовольствие, когда слышал, как она говорит по-венециански… Она полюбила меня, затем стала ревновать и однажды чуть не убила… Если б не проклятая ее неотступная ревность да не слепая вера в гадание на картах, я бы никогда с ней не расстался»
[827].
Заира показала деспотичный нрав, иной раз справиться с ее слезами и жалобами на неверность любовник мог, только поколотив девушку: «То было единственное средство уверить ее в любви моей. После побоев она делалась нежной, и любовь скрепляла примирение»
[828]. Мимолетный гомосексуальный роман венецианца едва не стоил ему погибели от руки ревнивой возлюбленной. Его избранник, молодой дворянин Лунин, «был любимчиком статс-секретаря Теплова и, умный малый, не только плевал на предрассудки, но и поставил себе за правило добиваться ласками любви и уважения всех порядочных людей… Он решил, что унизит меня, ежели не отнесется ко мне соответственно. Посему он сел за стол рядом со мной и так кокетничал за обедом, что я, право слово, принял его за девицу, одетую парнем.
После обеда… я объявил ему о своих подозрениях, на что он, оскорбившись, тотчас показал, чем превосходит слабый пол… и, решив, что понравился, приступил к решительным действиям, дабы составить свое и мое счастье… Мы с юным россиянином явили друг другу доказательства самой нежной дружбы и поклялись хранить ее вечно».
