Семейство Андерсон
Итак, пока государыня пила кофе или нюхала табак, ее четвероногие любимцы хрустели гренками. Если им нужно было выйти из кабинета, хозяйка сама открывала дверь. Императрица обожала собак и даже позволяла им спать в ногах своей кровати на маленьких тюфячках под атласными одеяльцами. Когда в загородных дворцах Екатерина отправлялась на прогулку, к ней сбегались окрестные барбосы в надежде получить кусок лакомства, которое государыня захватывала с собой.
«Одна из прихотей государыни — собаки, — с некоторым раздражением писал в 1775 году французский дипломат Мари Даниэль де Корберон. — У нее их целая дюжина, причем одна лучше другой. Когда она выходит к обеду, одна из них всегда следует за нею. В столовой стоит кресло, предназначенное для государыни, но в которое она, однако, не садится: его занимает собака. Паж расстилает на кресле носовой платок или прикрывает им от мух нежно любимое животное, и эта обязанность доставляет ему занятие в зависимости от различных фантазий собачки, которая бегает куда и сколько ей угодно. Вчера пропало одно из этих привилегированных животных, и его искали по городу всю ночь. Лакей Кошелов был проворнее остальных и получил за труды сто рублей»
[131].
Особенно государыня привязалась к левретке по имени Сир Том Андерсон, подаренной ей английским доктором Томасом Димсдейлом. Последний с 1768 года работал в России по приглашению государыни и положил начало русскому оспопрививанию
[132]. От Сира Тома и его «двух жен» — левреток княгини Андерсон и Мими Андерсон — произошло большое потомство, поселившееся в домах у русских вельмож Волконских, Орловых, Нарышкиных, Тюфякиных. Государыня ввела моду на эту породу. В письмах к барону М. Гримму она охотно живописала своих любимцев: «Животные гораздо умнее, чем это обычно предполагают. Доказательство тому Сир Том Андерсон. Видели бы вы, как он гордится собой, когда сопровождает меня на прогулке. Как выбирает из каждого нового выводка своего семейства самых умных и воспитывает их, учит находить полезные и здоровые травки».
Судя по всему, собаки ничуть не мешали утренней работе императрицы. Их общество только забавляло ее. «Лэди Андерсон в свои пять месяцев представляет из себя маленькое чудо… Она уже сейчас рвет все, что находит, всегда бросается и хватает за ноги всех, кто входит в мою комнату; охотится за мухами и птицами… и одна производит больше шуму, чем все ее братья, сестры, тетки, отец, мать, дед и прадед вместе взятые». В другом письме сказано: «Вы меня извините за то, что вся предыдущая страница так плохо написана. Мне чрезвычайно мешает в эту минуту некая молодая прекрасная Земира, которая из всех Томсонов садится ближе всех ко мне и доводит свои претензии до того, что кладет лапы мне на бумагу»
[133].
Комнатная собачка — важная деталь куртуазной культуры того времени. Обычно маленьких спутниц прекрасным дамам дарили кавалеры. Болонки, левретки или шпицы хорошо знали воздыхателя, а мужа воспринимали, как чужого, и начинали лаять при его приближении, чем предупреждали неосторожную пару влюбленных
[134]. Таков смысл многочисленных пушистых зверьков, запечатленных на портретах рядом с хозяйками. Английский публицист XVIII века Джон Уилкс даже написал эпиграмму под названием «Примерная собака»:
Крадется вор
На графский двор, —
Я очень громко лаю.
Крадется друг через забор, —
Я хвостиком виляю.
Вот почему графиня, граф
И друг их самый верный
За мой для всех удобный нрав
Зовут меня примерной
[135].
«Записки» Екатерины II рассказывают примечательную историю из времен ее молодости. В 1756 году великая княгиня была влюблена в польского аристократа Станислава Понятовского и часто принимала его у себя. «После обеда я повела оставшуюся компанию, не очень многочисленную, посмотреть внутренние покои, — вспоминала государыня. — Когда мы пришли в мой кабинет, моя маленькая болонка прибежала к нам навстречу и стала сильно лаять на графа Горна, но когда она увидела графа Понятовского, то я думала, что она сойдет с ума от радости. Так как кабинет мой был очень мал, то, кроме Льва Нарышкина, его невестки и меня, никто этого не заметил, но граф Горн понял, в чем дело, и, когда я проходила через комнаты, чтобы вернуться в зал, граф Горн дернул графа Понятовского за рукав и сказал: „Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка; первая вещь, которую я делал с любимыми мною женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, и через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у них кто-нибудь большим расположением, чем я. Это правило верно и непреложно. Вы видите, собака чуть не съела меня, тогда как не знала, что делать от радости, когда увидела вас, ибо нет сомнения, что она не в первый раз вас здесь видит“».
Зная эту важную деталь любовного быта эпохи, новыми глазами можно прочесть другой отрывок «Записок» императрицы — эпизод расправы Петра Федоровича с маленькой английской собачкой Шарло. «Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь… и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из собак… Это был бедный маленький Шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, которое показалось мне жестоким, я удалилась со слезами на глазах к себе в комнату. Вообще слезы и крики вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его»
[136].
Если вспомнить замечание прусского посла Мардефельда, что Петр Федорович «супругу не любит…однако ж он ее ревнует», то избиение Шарло станет доказательством этого мутного чувства. Великий князь выместил на собаке злость, которая предназначалась его жене или ее возлюбленному. Так что не во всех семьях члены «любовного четырехугольника» — муж, жена, кавалер и их собака — сосуществовали мирно, вполне довольные друг другом, как в эпиграмме Уилкса.
Слушание дел
Поработав часок-другой в одиночестве, Екатерина к девяти заканчивала свою писанину и направлялась в спальню слушать дела. Обычай принимать должностных лиц в королевской опочивальне пришел из Парижа и, как все галльское, был перенят в качестве эталона хорошего тона. Приглашая вельможу в личные покои, монарх как бы подчеркивал степень доверия к нему. В Версале даже существовал жесткий этикет, согласно которому одни придворные должны были останавливаться у дверей, другие имели право занять место в ногах королевской кровати, а третьи даже присесть на краешек.
