О Перекусихиной говорили много дурного, так как она больше других была посвящена в личные дела императрицы. Но держалась Марья Саввишна с большим достоинством. В день смерти Екатерины она показала себя не придворной, мечущейся от старого государя к новому, а настоящим другом умирающей. «Твердость духа сей почтенной женщины привлекала многократно внимание всех бывших в спальне, — писал о ней граф Ф. В. Ростопчин. — Занятая единственно императрицей, она служила ей так, как будто ежеминутно ожидала ее пробуждения, сама поминутно подносила платки, коими лекаря обтирали текущую изо рта материю, поправляла ей то руку, то голову, то ноги». После смерти госпожи Перекусихина тихо доживала век в своем петербургском доме, и, когда ей случалось рассказывать о временах Екатерины, никогда не касалась личных тайн хозяйки.
Туалет императрицы продолжался не более десяти-пятнадцати минут, во время которых она беседовала с кем-нибудь из пришедших. Присутствие при «волосочесании» считалось особой милостью, каким было приглашение взглянуть на туалет монарха в Версале
[161]. В 70-х годах в это время мать посещал великий князь Павел Петрович. В конце царствования к бабушке в полдень приходили великие князья Александр и Константин, иногда с женами.
Пошутив и посмеявшись с ними, Екатерина возвращалась в спальню, где Перекусихина и еще две камер-юнгферы — Авдотья Петровна Иванова и Анна Константиновна Скороходова помогали своей госпоже переодеться к обеду. В 70-х годах императрица предпочитала строгие шелковые платья фасона «полонез» с коротким шлейфом и корсажем из золотой парчи. С возрастом она стала выбирать удобные просторные наряды, скрывавшие полноту. По будням Екатерина носила лиловый или светло-зеленый («дикий», как тогда говорили) шелковый «молдаван» поверх тонкого белого гродетурового платья без орденов. Во время праздничных выходов его сменяло парчовое или шелковое «русское» платье с тремя орденскими звездами: андреевской, георгиевской и владимирской. По особым случаям на государыню возлагали малую корону.
Выход
Облачившись таким образом, Екатерина покидала свои покои. В будние дни она сразу отправлялась обедать. Кушанья подавались к часу, а в конце царствования — к двум часам пополудни. Но по воскресеньям и в праздники перед обедом совершался так называемый выход — шествие государыни через анфиладу залов в дворцовую церковь. По дороге ее ожидали вельможи, с которыми она милостиво беседовала.
Этот ритуал занимал немало времени, поэтому Екатерина оставляла работу загодя и появлялась в дверях уже к 10 часам утра. Выходы бывали двух видов: большие или церемониальные — по особым случаям и малые — в конце недели. Разница заключалась в степени торжественности, с которой обставлялось появление монархини на публике.
Во время малых выходов императрица шла из внутренних покоев через столовую, откуда боковая дверь вела прямо на правый клирос. Ее сопровождали лишь несколько приближенных, которых Екатерина приглашала по личному выбору. Во время больших — путь в храм был длиннее, а свита многочисленнее. Ее величество совершала нечто вроде круга почета через бриллиантовую комнату, тронную и кавалерскую залы
[162]. Во время литургии за спиной императрицы стояли два камер-пажа, державшие мантилью или шали на случай, если в храме окажется холодновато. Иногда вместе с государыней молились великокняжеская чета и их дети. По торжественным случаям присутствие всей императорской фамилии было обязательным
[163].
Церковный обряд был стержнем любого церемониала. Вокруг него вращалось основное действо. Им начинались тезоименитства членов царской семьи, новогодние торжества, все календарные праздники православной церкви, «викториальные дни» (при Екатерине, кроме новых побед, ежегодно отмечали Полтавское сражение и взятие Нарвы), кавалерские праздники для награжденных орденами Андрея Первозванного, Александра Невского, Георгия Победоносца. Праздники полков лейб-гвардии часто совпадали с тем или иным православным торжеством. Преображенцы «гуляли» на Преображение Господне 6 августа. Конный полк — на Благовещение 25 марта, Измайловский — на Троицу 8 июня. В эти дни несколько торжеств накладывалось друг на друга. Но и день Семеновского — 14 декабря также сопровождался всенощным бдением и литургией — «молебном со звоном»
[164].
В подобных случаях совершался, конечно, большой выход, за которым следовал торжественный обед. Отстояв литургию, Екатерина принимала поздравление и благословение от служивших в тот день архиереев, целовала им руки и сама жаловала священников к руке. Затем императрица выходила из церкви в большую приемную залу, где ее встречали иностранные министры. Впереди государыни выступали шесть пар камер-юнкеров и камергеров. Сразу за ней — обер-камергер и шталмейстер, вслед за ними статс-дамы и фрейлины.
У дверей тронной залы стояли на часах кавалергарды. Те, кому по рангу разрешалось присутствовать на аудиенции, смело проходили мимо них, это называлось «иметь вход за кавалергардов» и считалось высокой привилегией. В зале императрица не садилась на трон, а останавливалась на четыре шага перед собравшимися, отвешивала им три поклона, протягивала руку для поцелуя и первая начинала разговор с теми, кто ее интересовал. Обращаться к императрице самому было невежливо.
Анонимный немецкий путешественник, посетивший Россию в 1781 году, описал выход императрицы Екатерины: «Около половины двенадцатого мы приехали во дворец. Бесчисленные великолепные экипажи стояли уже длинными рядами перед дворцом, другие еще только подъезжали к нему. Державшие караул гвардейцы не опросили меня, кто я такой, так как мой товарищ был сам гвардейским офицером. Мы прошли мимо караульных и у входа, и у лестницы, как внизу, так и на верху…
Двери открылись перед нами, и о Боже! Среди какого несметного множества орденских лент, звезд, разнообразных мундиров увидели мы себя. Тут были люди почти от всех народов Европы и от различных азиатских, как казаки, калмыки, крымцы, один перс и др. Собственно русские превосходили всех мужественной красотой и ростом. Я вообще заметил здесь, в обществе, преобладание красивых мужчин над женщинами; но это замечание не относится к провинции… Большинство иностранцев очень проигрывало перед этими красивыми и рослыми русскими.
Здесь в зале были все иностранные посланники… Эти персоны вращались один около другого. Это непрестанное расхаживание, приветствия, господствующее желание быть представленным, придворные разговоры — все это усиливало несмолкаемый шум в зале. Вдруг отворились двери, возвестили о приближении государыни, и тотчас все посланники и другие знатные персоны образовали проход, встав по обеим сторонам…
Водворилась торжественная тишина. Казалось, никто не смел громко дышать. Так умолкали прочие боги, по словам Гомера в Илиаде, когда приближался Зевс. Впереди всех показался гофмаршал; за ним попарно камергеры, министры всех ведомств и прочие придворные. За ними шел князь Потемкин с жезлом, как генерал-адъютант императрицы; он шел один. Непосредственно за ним следовала та, которая, кроме своего собственного государства, тысячи существ возбуждает от тихого покоя, по одному своему усмотрению, и в Константинополе, и в Испании, и дарует мир нашему отечеству; та, флаги которой развеваются в Черном, Каспийском и Средиземном морях, также как в Балтийском и Белом; та, которая достигла того, что бесчисленное множество людей может теперь с меньшим страхом и дрожью петь молебные слова: „Сохрани нас от меча турецкого“.
