Открытый стол и гостеприимство
Наследием елизаветинского царствования был так называемый открытый стол, традиция которого свято сохранялась при Екатерине II как один из символов национального гостеприимства. По обычаю крупные вельможи ежедневно принимали у себя за обедом не только членов семьи и специально приглашенных гостей, но и любого человека благородного происхождения — русского или иностранца, оказавшегося в столице без пропитания. Столы накрывались на сорок — шестьдесят персон, и за них мог сесть всякий дворянин, приехавший из провинции по делам или находившийся в городе в связи со служебной необходимостью. Излишне говорить, что небогатые офицеры или просители, месяцами дожидавшиеся сенатского решения, изрядно издерживались в Петербурге. Порой у них не хватало денег на крышу над головой. Открытый стол значительно облегчал жизнь. Можно было, не тратя ни копейки, переходить из дома в дом, обедая у знакомых и незнакомых.
Виже-Лебрён встретилась с обычаем открытого стола у графа А. С. Строганова. «В Санкт-Петербурге, а также в Москве, целая толпа вельмож, владеющих колоссальными состояниями, держит открытый стол, так что для пользующихся известностью или имеющих хорошие рекомендации иностранцев нет ни малейшей надобности прибегать к услугам ресторатора. Вы везде найдете обед или ужин… Обер-шталмейстер князь Нарышкин постоянно имел открытый стол на двадцать-тридцать кувертов для рекомендованных ему иностранцев. Русские столь любят обедать вместе с гостями, что мне стоило больших усилий отказываться от приглашений»
[309].
В екатерининское царствование открытые столы держали: К. Г. Разумовский, И. И. Шувалов, братья Орловы, Н. И. Панин, Г. А. Потемкин, И. А. Остерман, А. А. Безбородко, Н. В. Репнин, Н. И. Салтыков, А. С. Строганов, Л. А. Нарышкин и многие другие вельможи. Кроме того, каждый из них оказывал гостеприимство небогатым землякам, приехавшим из губерний, где знатные господа родились или имели большие владения. Все поместное дворянство чаще всего находилось в родстве, свойстве или кумовстве. Считалось естественным «радеть родному человечку», помогать пристраивать сыновей в полк, а дочерей замуж. Покровительство воспринималось как священная обязанность. Узы патроната пронизывали все общество. В свою очередь, выдвинутые по службе земляки и родня составляли вокруг крупного вельможи когорту преданных и наиболее надежных приверженцев. Так, Потемкин посылал с почтой и секретными поручениями только курьеров из смоленских дворян, которым сам помог пробиться. Принцип родства и землячества играл важную роль при формировании придворных группировок.
Когда русские вельможи по служебным делам попадали за границу, обычай открытого стола для подчиненных и иностранных визитеров сохранялся. Подчас хозяин мог быть очень занят и прямо за трапезой разбирать бумаги. Но он, тем не менее, возглавлял стол и старался переговорить с теми, у кого имелось к нему дело. В 1770 году в Ливорно, где стояла русская эскадра под командованием А. Г. Орлова, Казанова побывал на обеде у своего прежнего знакомого. Итальянец желал получить какую-нибудь должность при штабе адмирала, но у графа не имелось вакансий. Можно было присоединиться к Алексею Григорьевичу в качестве гостя, но такое неопределенное положение не устроило Казанову:
«Он возвращается в два и садится за стол с теми, кто первым успел занять места. К счастью, я попал в их число. Приговаривая: „Кушайте, господа, кушайте“, Орлов беспрестанно читал письма и возвращал их секретарю, сделав пометки карандашом. После застолья, где я и рта не раскрыл, когда все поднялись пить кофе, он взглянул на меня, вскочил и с „а кстати“ взял меня под руку, отвел к окну и сказал, чтоб я поскорей отправлял свои пожитки, ибо, если ветер не переменится, он отчалит еще до утра»
[310].
Большие начальники держали открытый стол для чиновников своих учреждений, а командиры гвардейских полков — для офицеров. Это серьезно экономило жалованье и воспитывало корпоративный дух. Чувство благодарности в таких случаях сглаживало служебные конфликты. Христианская этика заставляла богатых господ рассматривать свое имущество как данное Богом, а значит, и могущее в один прекрасный момент быть отнято. Вельможами владело не то чтобы ощущение вины за благополучие — такого чувства русский XVIII века не знал, но понимание необходимости жертвовать часть состояния окружающим. Это поддерживало их статус в собственных глазах. Полвека спустя знаменитый наместник Новороссии и Кавказа граф М. С. Воронцов напишет своему сыну: «Люди с властью и богатством должны так жить, чтобы другие прощали им эту власть и богатство». Вельможам XVIII столетия приглянулась чеканная формула Державина: «Сам живи и жить давай другим».
По отзывам иностранцев, гостеприимны были не только состоятельные господа, но и простолюдины. Считалось правильным принимать у себя путешественников, не требуя с них мзды. Крестьяне придорожных сел порой превращали обслуживание проезжающих в доходный промысел. Но люди с минимумом достатка уже смущались спросить с гостя денег. Точно так же, как небогатые дворяне приезжали к знатному покровителю и селились в его столичном доме, большой барин, путешествуя, запросто искал ночлег и стол под кровом любого благородного семейства. Виже-Лебрён писала: «Гостеприимный сей характер сохранился и во внутренних провинциях России… Когда русские вельможи отправляются в свои имения… по дороге они останавливаются в замках своих соотечественников, даже не будучи лично с ними знакомы. Там их вместе с прислугою и лошадьми принимают самым лучшим образом, даже если они задерживаются на месяц. Более того, я встречала одного путешественника, который со своими двумя приятелями пересек всю сию обширную страну. Все трое проехали через самые отдаленные провинции словно во времена патриархов или во дни „золотого века“. Везде их встречали с таким гостеприимством, что у них так и не возникло надобности открывать собственные кошельки. Им даже не удавалось соблазнить деньгами слуг и конюхов, смотревших за лошадьми. Хозяева этих домов были по большей части купцами или людьми, жившими от земли, и они удивлялись живости приносимых им благодарностей: „Если бы мы оказались в вашей стране, ведь и вы сделали бы то же самое для нас“. Увы!»
[311]
Слова художницы кажутся преувеличением, но их подтверждала Марта Вильмот, совершившая с княгиней Дашковой поездку в Белоруссию: «На ночь остановились в помещичьем доме. Хозяин был в отъезде, но мы воспользовались русским гостеприимством, по закону которого любой знакомый может навестить дом. Слуги княгиню знали, и для нас были открыты все комнаты, приготовлен прекрасный ужин… На следующее утро, выпив кофе и чаю, мы продолжили наш путь»
[312].
Щедрое гостеприимство отчасти скрашивало путешественникам мучительные трудности дороги. Дворяне редко останавливались на постоялых дворах. Мода на гостиницы прививалась в благородном сословии с трудом. Пристойнее считалось останавливаться у знакомых и родни. Лишь после пожара Москвы 1812 года, когда выгорело большинство дворянских гнезд Первопрестольной, волей-неволей пришлось смириться с услугами содержателей меблированных комнат. «Все пошло вверх дном, — вспоминала Е. П. Янькова, — домами-то Москва, пожалуй, и красна, а жизнь скудна… Ну слыханное ли дело, чтобы благородные люди, обыватели Москвы, нанимали квартиры в трактирах, или жили в меблированных помещениях, Бог знает с кем стена об стену? А экипажи какие? Что у купца, то и у князя… — ни герба, ни коронки… А в каретах на чем ездят? Просто на ямских лошадях… или того еще хуже, на извозчиках рыскают». Все эти «безобразные», по мнению мемуаристки, приметы послепожарного быта еще не были знакомы ни в XVIII, ни в самом начале XIX столетия.
