«Никогда не видела ничего прекраснее Невы, — писала Марта Вильмот. — Река полноводная, чистая, обычно спокойная. Сейчас (мне видно в окно) водную гладь оживляют 10–12 хорошеньких нарядных гребных лодок, половина которых под балдахинами под золотой бахромой. Движения гребцов удивительно согласны, после каждого удара весел выдерживается эффектная пауза, при этом гребцы поют, мелодии их песен, как говорят, не похожи на напевы ни одного другого народа»
[337].
«Одна из неизбежных стихий»
Карточная игра — одно из самых благопристойных и вместе с тем опасных развлечений XVIII века. Без расставленных для гостей зеленых столов не обходились званые вечера. Помещичья семья коротала время в сельской глуши, перекидываясь в картишки. Девушки не только гадали на женихов, но и обставляли друг дружку в «марьяж», «хрюшки» или «шнип-шнап-шнур». Матушки не отставали от них, сражаясь в «носки» и «Никитичны». Почтенные отцы семейств потели за вистом. Даже дети вместо настольного лото резались в «дурачки», имевшие десятки разновидностей.
Домашние партии велись, как писал Г. Р. Державин, «по грошу в долг и без отдачи». Они были частью семейной идиллии купно с другими невинными забавами. Так, в «Фелице» сказано:
Или, сидя дома, я прокажу,
Играя в дурачки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой…
В отличие от общепринятой, благопристойной, азартная карточная игра считалась пагубной страстью — пороком, сравнимым разве что с буйным пьянством. «Нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас, — писал уже в XIX веке князь П. А. Вяземский. — В русской жизни карты одна из непреложных и неизбежных стихий. Везде более или менее встречается в отдельных личностях страсть к игре, но к игре так называемой азартной… Богатый граф, Сергей Петрович Румянцев, блестящий вельможа времен Екатерины, человек отменного ума, большой образованности, любознательности по всем отраслям науки, был до глубокой старости подвержен этой страсти, которой предавался, так сказать, запоем. Он запирался иногда дома на несколько дней с игроками, проигрывал им баснословные суммы и переставал играть вплоть до нового запоя… Один из таких игроков говаривал, что после удовольствия выиграть нет большего удовольствия, как проиграть»
[338].
При дворе еще с елизаветинских времен в ходу была большая игра на серьезные суммы. Здесь хотя и доверяли друг другу в долг, но уже не «по грошу». Сохранилась «Ведомость» выигрышей и проигрышей за 1752 год Романа Илларионовича Воронцова — знаменитого «Романа Большого Кармана». Судя по ней, отец Е. Р. Дашковой был не только удачливым картежником, но и взыскательным кредитором. С ним «без отдачи» дело не обходилось. «В фаро выиграл я у его превосходительства (И. И. Шувалова. — О.Е.) пятьсот рублев… В Царском Селе, как играл с Алексеем Андреевичем Хитровым, выиграл четыреста пятьдесят рублев… С князем Петром Ивановичем Репниным в два тура выиграл восемьсот девяносто рублев… В ломбер проиграл его превосходительству в июле месяце четыреста пятьдесят рублев… По записному туру с ее величеством двести тридцать рублев… В Москве получил я от его превосходительства триста рублев… Да червонными от его превосходительства забрано… 720 рублев»
[339].
Всего за год Воронцов выиграл 7688 рублей, а спустил с рук 3270. Суммы по тем временам головокружительные. Неудивительно, что после таких партий самые богатые вельможи писали императрице слезные послания, жалуясь на нищету и прося помочь с уплатой долгов. Так, брат «Большого Кармана», канцлер Михаил Илларионович Воронцов взывал к Елизавете Петровне «из крайней нужды»: «…Как свет сей без теплоты солнечного сияния никак пробыть… не может, так и мы все верные Ваши рабы без милости и награждения от Вашего императорского величества прожить не можем. И я ни единого дома, фамилии в государстве не знаю, которая собственно без… монаршеских щедрот себя содержала». «Нахожусь в непрестанном беспокойстве и печали, не зная, каким образом избавиться от моего долгу… Расходы на содержание дома моего превосходят ежегодные доходы… Чин и должность моя по-министерски, а не по-философски жить заставляют»
[340]. Под «философским» образом жизни тогда понимали уединение и крайне непритязательные потребности. Ничего подобного придворный позволить себе не мог. Большая игра — отличительная черта вельможи. Даже люди не слишком азартные, как скромник Иван Иванович Шувалов, принуждены были проводить за карточным столом много времени, чтобы не прослыть скаредами или затворниками.
Правительство не раз принимало меры против чрезмерного увлечения картами, считая его разорительным для подданных. 16 июля 1761 года был издан указ о разграничении так называемых коммерческих и азартных игр. Коммерческими называли партии «по маленькой», ставившие своей целью развлечение и принятые во всех домах. Азартными — игры с целью наживы. Сенатский указ 1761 года запрещал игру в долг и выписку векселей на проигранные суммы, а также устанавливал штраф за нарушение закона. «Во всякие азартные карты, то есть в фаро, в квинтич… на деньги и на вещи никому и нигде ни под каким видом и предлогом не играть; а только позволяется употреблять игры… на самые малые суммы денег, не для выигрышу, но единственно для препровождения времени, яко то: в ломбер, в кадрилю, в пикет, в кохтру, в памфил. А ежели кто… в большие суммы… играть станет, то как с игроков, так и с хозяина, где такие игры будут, также и с тех, кои игрокам ссудою денег, закладом или другими способами на игры вспомогать будут, брать штрафу против рангов их учрежденного годового жалованья вдвое». При этом накладывался арест на все «бывшие в игре деньги». Сумма делилась на четыре части, одна шла на содержание госпиталей, другая — полиции, а две отдавались доносителям
[341].
Этот закон действовал в России до революции, однако он потребовал существенных дополнений. Заботы Елизаветы Петровны о нравственности подданных продолжила Екатерина II. Ее перу принадлежат два указа 16 января и 10 марта 1766 года. Первый из них заменял штраф содержанием картежников под караулом в течение нескольких дней. А второй уничтожал карточные долги в принципе. Поскольку азартные игры были запрещены, то и требовать выигрыш победитель не мог — закон оказывался не на его стороне. Отныне игрок был волен платить или не платить
[342]. Именно с этого времени карточный долг стал считаться долгом чести, ибо никакой другой гарантии, кроме честного слова, уже не существовало.
