В полку над ним сжалился полковой секретарь капитан-поручик П. В. Неклюдов, задним числом приписав Державина к гвардейской команде, находившейся все это время в Москве. Под влиянием Неклюдова, капитана А. В. Толстого и некоего господина Протасова мот и игрок начал помаленьку исправляться. «Сии трое честные и почтенные люди его крайне полюбили» и приставили к канцелярским делам, которые у Державина ладились. Смерть родного брата от чахотки окончательно отрезвила Гаврилу Романовича. Он осознал, что остался у матери единственной опорой и не может себе позволить прежних шалостей.
Не для всех картежные страсти заканчивались так благополучно. Примером тому служит история бывшего фаворита Екатерины — Семена Гавриловича Зорича, превратившего свое огромное имение в Шклове в игорный рай. Начал красавец-серб щедрым меценатством, преобразившим город, а окончил печатанием фальшивых денег и крепостью.
Семен Гаврилович происходил из старинной сербской фамилии Неранчичей, члены которой уже второе поколение служили в России. Храбрый гусарский офицер, он отличился во время войны с Турцией, попал в плен, бежал, вновь явился в русскую армию и был награжден Георгием 4-й степени. В 1776 году он написал прошение на имя вице-президента Военной коллегии Г. А. Потемкина, в котором просил уравнять себя с офицерами, которые получили чин подполковника за то время, пока он был в плену
[347]. Потемкин взял его к себе в адъютанты и познакомил с императрицей.
Фавор Зорича относился к 1777 году. Попытки Семена Гавриловича войти в конфронтацию с бывшим покровителем кончились его отставкой. Зорич отправился в свое белорусское имение в Шклове, где построил великолепный дворец и превратил его в центр карточных игр и развлечений. На несколько лет заштатный городишко стал своего рода белорусским «Монако». Туда съезжались богатые игроки из России, Польши и Германии, пускали по ветру миллионы и развлекались в свое удовольствие. Сам город украсился каменными зданиями, Зорич на свои средства содержал гимназию и кадетский корпус.
«Ни одного не было барина в России, который бы так жил, как Зорич, — писал адъютант Потемкина Л. Н. Энгельгардт. — Шклов был наполнен живущими людьми всякого рода, звания и нации; многие были родственники и прежние сослуживцы Зорича и жили на его совершенном иждивении; затем отставные штаб- и обер-офицеры, не имеющие приюта, игроки, авантюристы, иностранцы, французы, итальянцы, немцы, сербы, греки, молдаване, турки, словом, всякий сброд и побродяги; всех он ласково принимал, стол был для всех открыт… Польская труппа была у него собственная. Тут бывали балы, маскарады, карусели, фейерверки, иногда его кадеты делали военные эволюции, предпринимали катания на воде. Словом, нет забав, которыми бы хозяин не приманивал к себе гостей. Его доходы были велики, но такого рода жизнь ввела его в неоплатные долги»
[348].
Под покровительством Зорича его родственники братья Зановичи наладили в имении подпольный выпуск фальшивых ассигнаций. Раскрыть аферу «посчастливилось» опять-таки Потемкину, потому что именно ему обманутые еврейские торговцы принесли жалобу. «Со времени случая Зорича, — рассказывал Энгельгардт, — они между собою были неприятели; хотя князь и не имел к Зоричу ненависти, но тот всегда думал, что тот к нему не благоволит; чтобы доказать противное, светлейший князь остается в Шклове на целый день. Один еврей просил позволения переговорить с князем наедине…» Он показал Потемкину ассигнацию: «Видите ли, ваша светлость, что она фальшивая?» Сначала князь ничего не заметил, «так она хорошо была подделана… и казалось, не могла быть подвергнута ни малейшему сомнению». Тогда еврей-проситель обратил внимание Потемкина, что вместо слова «ассигнация» написано «ассигнация», и сообщил, что выпуском занимаются «камердинер графа Зановича и карлы Зоричевы».
Потемкин дал еврею тысячу рублей, приказав, чтоб тот поменял их на фальшивые и привез их ему в местечко Дубровку неподалеку от Шклова. Из Дубровки Потемкин послал за отцом Энгельгардта, местным губернатором. «Видишь, Николай Богданович, у тебя в губернии делают фальшивые ассигнации, а ты и не знаешь?»
[349] — сказал он. Следствие вскрыло причастность к афере Зановичей, родственников бывшего фаворита, которому они обещали помочь выпутаться из долгов. Сами хитрецы, как оказалось, давно находились в розыске в Венеции и Париже, поскольку, путешествуя по Европе, «везде находили простачков» и разными способами выманивали у них деньги. Зановичи были арестованы и препровождены в крепость Балтийский порт. Семену же Гавриловичу удалось оправдаться в личном разговоре с Екатериной. Скорее всего, императрица не поверила в его невиновность, но уголовное преследование прежнего любовника косвенным образом бросало на нее тень, поэтому дело в отношении самого Зорича предпочли замять. «Можно сказать, две души имел, — отозвалась о нем Екатерина. — Любил доброе, но делал худое, был храбр в деле с неприятелем, но лично трус»
[350].
В 1784 году Зорич был уволен с военной службы, на которой еще формально числился, за ним установили негласное наблюдение. После смерти Екатерины в 1796 году Павел I вновь вернул бывшего фаворита на службу, назначив его командиром гусарского полка и произведя в генерал-лейтенанты. Но уже через год Семен Гаврилович растратил казенные деньги и был привлечен к суду. Последовавшее за этим увольнение было последним. Под конец жизни несчастья преследовали Зорича. В 1799 году сгорело здание созданного им кадетского училища. Учеников перевели в Москву, где из них был создан Первый московский кадетский корпус. В том же году Зорич скончался в разоренном шкловском имении, окруженный нищей родней. Знаменательно, что управление некогда цветущими вотчинами промотавшегося картежника было поручено картежнику завязавшему — сенатору Державину
[351].
Солидные люди, расставшиеся с карточной игрой, всеми силами старались избегать соблазна. После женитьбы офицер или чиновник одновременно переставал посещать дамские заведения известного сорта и собрания сослуживцев, где велась азартная игра. Иное поведение считалось неприличным. О том, как много горя семье приносила игорная страсть супруга, рассказала в своих мемуарах А. Е. Лабзина. Ее история относилась к 80-м годам XVIII века. «Муж мой начал заводить свои знакомства, — писала несчастная женщина. — Пошли карточные игры, пьянствы; распутные девки были их собеседницы… Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали. И можно себе представить, что я слышала: шум, крик, брань, питье, сквернословие, даже драки бывали! Ворота тогда и двери запирали, и, кто бы ни пришел, особливо от начальника, велено сказывать, что болен и никого не принимает. Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате с матушкой и только плакала. Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны; словом — самый развратный вид. Сердце мое кровью обливалось при взгляде на него. Ложился тотчас спать, и сия тишина давала и мне некоторое успокоение. Когда он просыпался от этого чаду, тогда входила матушка и говорила ему все то, что могла и чем думала сколько-нибудь его остановить. И он всегда обещал ей исправиться»
[352].
