— Какие еще важные вопросы? — переспросил Гринцольд. — Да кто вы такие, в конце концов?
— Мне объяснить или ты сам? — теперь говорил Львиный Зев.
— Давай ты, — вздохнул Румо. — Из меня неважный рассказчик.
Листва нурнийского леса заметно поредела, подъем стал более пологим, тут и там из земли торчали толстые черные корни — они могли принадлежать только нурнийскому дубу. Румо решил, что до вершины недалеко. Ступал он осторожно, внимательно приглядываясь к опавшим листьям.
— Что же получается? — резюмировал Гринцольд. — Я меч и одновременно сушеный мозг. Я мертв, но при этом жив. Ты говорящий рогатый пес, а этот неприятный голос — мертвый тролль, он же меч?
— Примерно так, — кивнул Румо.
— Что значит «неприятный»? — возмутился Львиный Зев.
— Какой кошмар! — простонал Гринцольд.
— Тебе не угодишь! — огрызнулся Львиный Зев. — Ты мертв, дорогуша! И все-таки не совсем отлучен от жизни. Такое редко выпадает. Будь хоть немного благодарен.
— Положим, это не сон! И я на самом деле меч…
— Половина меча!
— Половина меча. Что от меня требуется? Убивать? Проливать кровь?
— Нет, вырезать шкатулку.
— Шкатулку?
— Шкатулку для возлюбленной, — прошептал Львиный Зев.
— Но сперва срубим дерево. Все по порядку.
— Я Гринцольд, воин-демон! Мой дух вселился в меч не для того, чтоб рубить деревья. Мое дело — убивать!
— О боже.
Нурнийский дуб
— Вы можете оба немного помолчать? Похоже, мы у цели.
Земля под ногами густо поросла корнями. Куда ни глянь — всюду черная древесина. На вершине холма стояло гигантское дерево — никогда прежде Румо такого не видел. Дуб раскинул ветви метров на сто в разные стороны, высота же не превышала и десятка метров.
— Нурнийский дуб, — выпалил Румо. — Да тут хватит на тысячу шкатулок.
На старом дубе и в траве у его подножья резвилась лесная живность: единорожка, двуглавая куропатка, покрытая шерстью, одноглазый филин и ворон. Прямо под деревом жевал траву цамонийский косой заяц.
Румо вынул меч из-за пояса.
— Наконец-то, — вздохнул Гринцольд. — Убьем зайца.
Румо подошел к дубу и стал прикидывать размеры. Небольшая толстая ветка, что торчит на уровне плеч Румо, кажется, как раз подойдет. Румо замахнулся мечом.
— Не советую этого делать, — услышал он тихий голос. — Категорически не рекомендую рубить нурнийский дуб без разрешения.
Румо обернулся. На поляне никого, кроме зверей, не оказалось.
— Кто это? — пробасил Гринцольд.
— Я тут, внизу! — отозвался голос.
Румо посмотрел под ноги. С ним говорил зайчик.
— Нельзя пилить нурнийский дуб без официального разрешения! — заявил заяц, почесав передней лапкой за ухом.
— Заяц! — зарычал Гринцольд. — Сам напросился! Убить!
Румо не слушал.
— А ты что, страж нурнийского дуба? — поинтересовался он.
— Нет, я не страж нурнийского дуба. Я сам — нурнийский дуб, — не без гордости отвечал зайчик.
— Сумасшедший дом! — простонал Гринцольд.
— Ты нурнийский дуб? — Румо опешил.
— Ну, этого так просто не объяснишь. Не против, если я начну издалека? — Зайчик растопырил лапки.
— Ну ладно, — согласился Румо. — Но я спешу. Должен вырезать шкатулку для своей возлюбленной.
Зайчик выпучил глаза на Румо и молча ускакал в лес.
— Эй? — крикнул Румо. — Куда ты?
— Ну вот, сбежал! — сокрушался Гринцольд. — А мы могли бы одним ударом разрубить его пополам.
— Дело в том, — заговорил ворон на ветке дуба, — что все лесные звери — так сказать, мои ораторы, ораторы нурнийского дуба. Деревья говорить не могут, вот я и разговариваю через зверей. Мое имя Иггдра Силь.
Румо схватился за голову.
— Все так запутано…
— На самом деле все просто. Я дерево, только говорю с помощью ворона. Или зайца. Или филина — любого, кто окажется рядом и у кого есть голосовые связки. Чревовещание на основе телепатии. Понимаешь?
— Нет.
— Попробую объяснить понятнее…
— Мне жаль, — перебил Румо, — но у меня, правда, мало времени, так что…
— Послушай-ка, — возразил ворон, — хочешь разрешения отпилить кусок моей драгоценной древесины? Так уж будь добр выкроить минутку и поболтать со старым одиноким дубом!
— Ну ладно, — вздохнул Румо.
— Укокошить проклятого ворона! — рявкнул Гринцольд.
Ворон каркнул и улетел. Вместо него у лап Румо уселась толстая клетчатая жаба. Она навеяла неприятные воспоминания об уроках шахмат.
— Сперва я был просто деревом, — начала жаба замогильным голосом. — Рос себе и рос, понимаешь? Ветка тут, ветка там, одно годичное кольцо за другим — как обычно бывает у деревьев. Ни о чем не думал, только рос. Эпоха невинности.
Жаба с трудом вскарабкалась на толстый черный корень.
— Затем настала Эпоха зла, — продолжала жаба. — Дым окутал все вокруг на много лет. Пахло горелым мясом.
— Войны демонов! — с воодушевлением выпалил Гринцольд.
— Сражения шли повсюду, одно из них случилось в этом лесу. Дело было нешуточное, уж поверь мне. Огромные потери, никто не победил, все проиграли. Почва в лесу пропиталась кровью. Наступило затишье, но ненадолго. После Эпохи зла пришла Эпоха несправедливости. — Жаба скорчила страдальческую мину. — Меня превратили в виселицу — а что было делать? Не лучшая страница моей биографии, уж поверь! Сотни повешенных болтались на ветвях, да что там — тысячи. И опять все стихло. Настала Эпоха стыда: народ устыдился того, что натворил в Эпоху зла и несправедливости, и больше в этот лес никто не ходил. Ветер раскачивал повешенных на моих ветках, пока веревки не истлели и трупы не попадали на землю. Шли дожди, тела разлагались, смешиваясь с кровью, пропитавшей землю. Думаю, так и появились нурнии: зародились из опавшей листвы, крови и трупов. Эти твари вдруг начали расти прямо из земли и разбрелись по всему лесу — прежде их здесь не водилось. Корни мои тоже впитывали кровь и то, что осталось от трупов, — удобрения смерти. А что мне оставалось? Тогда-то я начал думать.
