Это была очень серьезная просьба, но Ульянский не выразил удивления и не торопился нарушить повисшую тишину…
— Если придется кого-то отблагодарить — располагай некоторой суммой, — сказал наконец гость, протягивая пакет с двадцатью тысячами рублей. — Это, конечно, аванс, — добавил он, глядя Ульянскому прямо в глаза.
«Как же обогатится на плавучих морозильниках сам приморец? — думал Владимир Иванович. — Ведь не только о процветании края радеет!» В общих чертах схемку-то он представлял. Самый большой куш срывает тот, кто эксплуатирует оборудование. Заполучить его настолько выгодно, что можно не скупясь оплатить любое содействие. Но интересно, сколько положил в свой карман приморец только на этом авансе? Подельникам-то своим небось назвал сумму раза в три больше. Поди проверь! Ничего. Если окончательный расчет за траулеры окажется, мягко говоря, неуважительным — можно будет и потянуть канитель со следующей просьбой. Дать, так сказать, понять…
Следующие просьбы не заставили себя ждать, но в Москву приезжал уже не хозяин Приморья, а его помощник — средних лет суетливо-оживленный человек со странноватым пристрастием к неимоверно ярким галстукам. Он звонил Ульянскому по прямому телефону и, словно пароль, произносил всегда одно и то же: «Привез вот, Владимир Иванович, гостинец из Владивостока…» Вкуснейшей копченой калугой, таявшей во рту, Ульянский угощал потом министров, секретариат, даже совминовскую охрану, демонстрируя таким образом свою щедрость и культурное, неалчное отношение к разного рода подношениям с мест. Но настоящим «гостинцем», ради которого он принимал у себя в кабинете приморского посланца, были деньги. Владимир Иванович сразу прятал их в ящик письменного стола, а как только оставался один, перекладывал в сейф.
Проталкивать в Совмине заявки секретаря Приморского крайкома Ульянскому было нетрудно. В какой-то мере это даже обязанность первого зампреда. Тревожило лишь одно — его особое внимание к Приморью будет замечено и вызовет кривотолки. В лучшем случае! Но отказаться от весьма солидных денег, которыми это внимание оплачивалось, уже не мог.
7
Колечко из мельхиора, сделанное абсолютно самостоятельно от эскиза до последнего штриха — полировки, Сашка сотворила на втором курсе. Хорошенькое, яркое, гладенькое — она сама не могла на него наглядеться. Два стилизованных треугольничка, обращенные друг к другу вершинами и изящно размещенные вдоль пальца, покрывала эмаль; один красно-оранжевого цвета, другой сине-голубого.
— Господи, Сашуля, какая же ты талантливая! — восхитилась Альбинка, когда узнала, что красивое колечко та сделала сама. — Дай померить!
Она надела его на свой палец и игриво помахала рукой. Настала Сашкина очередь удивиться.
— Ты подумай! Синий цвет прямо к твоим глазам. Глеб, посмотри!
Глеб сидел за рулем Альбинкиной машины и внимательно следил за дорогой. В ответ на Сашкин призыв он чуть откинулся на сиденье и притворно зарыдал:
— Альбин, ну за что я люблю твою дурнэньку подружку? Я машину веду, а она: «Посмотри!»
Остановившись на красный свет, он наконец обернулся к девчонкам:
— Ну, кому тут подходит к цвету лица синее колечко?
Девчонки расхохотались. Альбинка протянула ему руку.
— Правда сама сделала? — недоверчиво спросил он Сашку. Она кивнула, а Глеб велел Альбинке снять колечко, чтобы как следует рассмотреть со всех сторон.
— Класс! Очень здорово! К нему какую-нибудь бирюльку в пару — браслет или удавку на горло — и можно продавать. Дорого!
Сашка засмеялась, обхватила Глеба за шею и прижалась к нему щекой.
— Обожаю, когда ты меня хвалишь! Коммерсант мой любимый, — нежно проворковала она. Потом взяла Альбинку за пальчик и еще раз полюбовалась своей работой. — Знаешь, я с удовольствием подарю его тебе. Носить-то будешь?
Альбинка просияла, широко распахнула синие глазищи и ласково обняла подругу.
— Конечно буду! Спасибо тебе, Сашок! Ты хороший.
— Ты, Сашка, честное слово, лопух какой-то, — выговаривал Глеб. — Ну что за страсть всех одаривать! Такое кольцо красивое сделала — сама бы носила, а я б смотрел и гордился.
— Пусть Альбинка носит — ей оно идет. Себе еще одно сделаю.
Она повернулась на бок и поцеловала Глеба в шею. Потом взяла пачку «Салема», который Глеб держал специально для нее, закурила и уставилась на люстру.
Год, как появилась эта квартира на Комсомольском, но мебели в ней почти не прибавилось. На новую не было денег — Глеб по-прежнему копил на машину, а с миру по нитке собирать не хотел. Правда, взял от родителей старую кухню. Комната по-прежнему звенела пустотой. Из обстановки — ковер с набросанными на него яркими подушками, магнитофон да матрац, на котором они лежали сейчас. Не густо, конечно, и не очень удобно для жизни, но Глеб здесь и не жил. Встречался с Сашкой, изредка устраивал вечеринки и готовился к экзаменам.
Сашка ужасно радовалась доведенному до совершенства минимализму и украсила гнездышко по-своему. Глеб не возражал. Полностью доверял ее вкусу. Пестренькие обои Сашка повсюду закрасила белой краской, а потом расписала акварелью: по стенам сверху вниз, захватывая часть потолка, живописно сползали экзотические растения. Разные оттенки зеленого создавали такую живую, естественную игру теней, что казались в самом деле садом. Окна она завесила холстом и в беспорядке раскидала на нем бабочек с золотыми крылышками, скупив для этого дешевенькие шляпные заколки в галантерее.
Принаряженную квартиру принимали родители Глеба. Сашка после не очень удачного семейного ужина даже волновалась. И как оказалось — не напрасно! Отец вначале одобрительно хмыкал, но благодушное настроение вскоре перебила мать. В авангардном потолочном светильнике из проволоки и пеньковой веревки, который соорудила Сашка, она узнала купленную специально для сына югославскую люстру, но без волнистого плафона и керамических набалдашников. Их удалось снять лишь при помощи молотка… Сашка поняла, что если когда-нибудь и будет прощена, то очень не скоро.
— Глеб, а знаешь, следующее колечко я сделаю для твоей мамы. Как думаешь?
— Сделай лучше для папы, — всерьез посоветовал он.
Сашка представила солидного грузноватого министра с ярким легкомысленным колечком на отекшем пальце и расхохоталась.
— Глеб, ну я серьезно, а ты смешишь меня! Мне же надо думать о реабилитации?
— Надо. По-моему, ты пукнула.
Сашка вспыхнула и сжала губы.
Теперь расхохотался Глеб. Ему нравилось, что ее так легко смутить. Сашка покраснела как рак, а волна жара продолжала заливать шею и спускалась к ключицам.
— Ладно, ладно! Шучу! Это от твоей башки пахнет скульптурной глиной. Волосы впитывают запахи. Знаешь? — Он погладил стриженую головку и нежно поцеловал маленькое ухо. — Ну, Сашк, правда тиной пахнешь… поэтому, если пукнешь…
