Это нарочито бытовой тон в поэме.
‹…›
У подъезда писательского дома в тихом переулке, а чтобы не создавать лишней тайны, напротив Третьяковской галереи стоял широкогрудый, широкоплечий, невысокий человек в летней шляпе, поля которой были покрыты снегом.
Говорю про Олешу — Юрия Карловича.
Мимо хорошего человека, спокойного и синеглазого, прошел другой человек, ладно одетый по погоде.
Юрий Карлович спросил проходящего человека: «Я вас читал. Вы хорошо умеете писать. Но что же теперь вы будете делать? Что вы взвешиваете словами, для чего качается коромысло познания?»
Повторю нужное для меня: Лев Николаевич Толстой говорил, что он не умеет нарисовать круг, он должен сомкнуть черту, а потом исправлять ее.
Он умел мыслить, сопоставляя слова, как бы будя их.
Когда он писал большие романы, то он шел от неслучайного, то есть от случающегося или случившегося, он искал отношение случайности и необходимости.
Он изучал мысли ребенка и первое лукавство мысли.
Так называемый вариант — это не приспособление текста к нормам, не подборка камней — этим делом занимаются ювелиры, создавая колье и короны.
Варианты — это взвешивание сущности явлений. События, которые переживает герой произведения, это то, что нужно назвать «предлагаемыми обстоятельствами».
Идет анализ того, как создался человек, т. е. его ощущение мира, и через качания выверенных в вымысле, многократно испробованных ситуаций выясняется истина.
Эта работа может быть похожа на работу капитана, который определяется по звездам и луне, проверив и уточнив по хронометру их предполагаемое место в небе. Капитан проверяет ход корабля.
Та книга, которую я пишу, еще качается передо мной, рябит волнами. Обкалываю словами тему — так работает каменщик и скульптор. Ищу смысл.
Цель поиска в искусстве.
Качался мир перед Толстым. Он был близорук и никогда не носил очков, чтобы не вводить в видение еще одну условность. Его книги качаются; они выражают смысл мышления человечества того времени.
Судьбы героев — не буду перечислять произведений — в черновиках меняются.
Не думайте, что писатель свободен. По слухам, даже гении более других людей зависят от традиций, ими нарушаемых, от выбора слов, от выбора развязок.
‹…›
«Капитанская дочка» Пушкина
‹…›
Отсутствие подписи Пушкина под повестью при ее опубликовании тоже как бы притишает значение повести, это как бы анекдот из давно прошедшего — рассказанный каким-то стариком, который будто бы знаком с Сумароковым и сам писал стихи.
Масштаб произведения уменьшен.
Несмотря на возражение Вяземского, что Гринев не мог оказаться в армии, если его документы были предназначены для гвардии, что кажется очень убедительным, но помещик Симбирской губернии Гринев мог интересоваться башкирскими степями. Это заинтересованность деловая, которая, например, была у деда Аксакова и у Льва Толстого.
Методы укрощения восставших окраин в повести смягчаются показом екатерининского дворца и его быта.
Дворец Екатерины был дворцом больших карьер и больших опасностей. Когда во времена Гринева один очень красивый дворянин приехал ко двору и поразил всех красотой, то он очень скоро был убит тут же, во дворце, на случайной дуэли. Этот случай прекратил очень возможную карьеру человека, который мог бы попасть в мужской гарем Екатерины.
Так вот, когда мы смотрим в небо через телескоп, то мы как бы укалываем небо; мы усиливаем свет отдельной звезды, но ограничиваем поле видения.
Исторические романы в пушкинское время и, может быть, даже частично во время молодого Тургенева как бы поворачивали зрительную трубу наоборот. Они показывали наш быт с планетной точки зрения; делая все более кратким, более — если хотите — изящным и даже менее реалистичным. Это было небо без созвездий.
В то же время реалистичность и Пушкина, и Толстого основана на замене общих планов большим количеством крупных планов. Для того чтобы сделать эту мысль доступнее, я снова укажу на раннюю повесть Толстого «Метель».
Повесть — результат восприятия стихийного явления с разных точек зрения, разными глазами.
Мы замечаем, что свидетель бурана, человек, который мог погибнуть в этой стихии, все время меняет сани, в которых он едет, и положение тройки в обозе.
Эта разность точек видения, поиски ее, езда с разными ямщиками; а они радуются, когда барин слезает, бог с ним, пусть возьмет свои вещи вместе с ответом, ответственностью за него.
Разной опытности люди разно воспринимают стихию: старые ямщики курят во время нарастания вьюги — более и более реально показанной, — так как сам путник показывается все время в разных точках бурана; эти перемещения реальны, реальны лошади, которые везут, реальны колокольчики разно настроенные, разно звучащие; разна утомленность людей, различна устойчивость их лошадей. Рассказчик молод, крепок, он хочет во вьюгу снять сапог с ноги, но для него это подвиг; для ямщиков это быт.
Повесть учит читателя видеть мир; укрупнить мир; это был показ видения в самый страшный момент.
‹…›
В жизни все монтажно, только нужно найти, по какому принципу
‹…›
Все книги мои начинал писать весной; для других людей неважно, а мне хорошо.
Сегодняшняя весна как бы неудачна; человек берет тему, погода все время меняется. Снег то идет, то тает, то снова взбирается на елки, и не поймешь, то ли это апрель месяц, то ли Рождество.
Но жизнь прекрасна тем, что она продолжает изменяться, все время другая.
Многое, что я здесь написал, будет казаться повторением, будет казаться ненужным.
Люди сейчас увлеклись терминами; такое количество новых терминов, что этого не выучить, будучи даже молодым человеком, во время отпуска.
Я хочу вернуться к старому человеку, старшему по времени рождения, — Чернышевскому.
Как-то Толстой писал про него: познакомился; он умен и горяч; — в жизни идея только тогда ясна, когда она доведена до конца.
В это время Чернышевский как-то растерянно писал о Пушкине несколько статей подряд. Это растерянность находчивости или, если хотите, открытия.
Вот термин, о котором я говорю, — энергия заблуждения — это нашаривание истины в ее множественности; истины, которая не должна быть одна, она не должна быть проста, она вообще никаких обязательств не принимает, она творится, как бы повторяясь; но и цветы повторяют одну и ту же задачу, и птицы; когда ты берешь, видишь, она другая птица; даже ихтиозавры, крокодилы своего времени, одновременно странны для нас, если приглядеться к ним; это построение нового, оно вырастает в новых комбинациях.
