Книга ‹«Тетива»› как будто хорошая. Дорогой друг мой, выросший мальчик, ты заменил для меня дядю твоего, моего сына Никиту. Ты самый дорогой для меня человек в мире.
Быть писателем хорошо: сохраняешь требования к себе как к молодому. Но это трудно. Все время учишься.
Вчера узнал про соловьев. Их записали в разных местах на пластинки. Это не дрозды и иволги учатся у соловьев. Те дрозды и иволги и малиновки поют «как следует». А соловьи качают ногой и все время соединяют песни. И поют в разных местах по-разному.
Качают песню.
Целую тебя и всю твою (мою) семью.
Старый, очень старый соловей, дед Виктор Шкловский
11.07.1968, Москва
Дорогой Никитеночек.
Кончил книгу «О несходстве сходного», подзаголовок «Тетива». В книге 350 страниц, и она очень сложная. Я устал так, как будто оклеил восемь лодок. Но моя лодка уже поплыла в издательство.
‹…›
Хочу увидеть тебя в городской квартире, показать: 1) свои книги, 2) переводы, 3) статьи обо мне.
Все мальчики любят хвастаться. Я выгляжу хорошо, но устал очень. Это была книга о новом. Она целиком заново обдумана. Меня надо смотреть сейчас.
Не опоздай. Мы все проходим. Но деды в общем недолговечны.
Целую тебя, мой любимый детеныш.
Дед Виктор Шкловский
02.04.1969, Ялта
Дорогой Никитенок.
Я уже два дня в Ялте.
Снега по дороге к Крыму все время прибавлялось. Он был то высокий и плотный, то полосатый. Потом залеплял окна, и, плача, с них слезал.
Ехали в вагоне писатели, писухи, писики и стучалки.
‹…›
Кормят по принципу «лопай что дают», но в суп кладут лавровый лист, и я вспоминаю об Олимпийских играх и Данте.
Тут были штормы и покорежило набережную. Но я этого еще не видел. Я сплю. Сплю. Доктор смотрел мое сердце. Оно много лучше и звончей, чем раньше. Это оттого, что я клюю соедин. Значит, все не так плохо. Книга продолжает ползти через издательство. Я помню, что написал, но не знаю, что это значит.
Может быть, это горько и умно. Во всяком случае, никто не варил еще такой суп.
Я тебя очень люблю. Больше всех. Больше всех.
Не бойся экзаменов и людей. Они проходят как обыкновенный насморк, а не как гайморит. Он тоже проходит.
Вороны за мое годовое отсутствие выросли. У них своя жизнь. Живут они по сто лет, потому что не читают газет и не смотрят телевизоров. Так вот растут. Я их знаю лет 15 растущими. Очень хотелось бы написать (дописать) книгу и вырасти. Понять, чем же это занимался всю жизнь. Жизнь выросла. Появились генетики, бионики, кибернетики. Выросли сорняки. Радость не стала разнообразней. Расти, мой мальчик, не бойся жизни. Смотри время по своим часам. Смешно писать, но надо: не забывай, что существуют города и звезды и будущее, надо только верить в себя. В себя — это очень трудно. Очень трудно, этот мост без перил. Не сердись, мой милый мальчик, на жизнь. Не сердись на нее.
Погода улучшается, я еще никуда не хожу, но делаю гимнастику.
Что тебе могу передать кроме фамилии, которая не всем нравится? Только веру в возможность выразить себя. Жизнь набирает из нас номера телефона, по сложному шифру, крутит диски. Поцелуй своих. Я очень тебя люблю. Поцелуй бабушку.
Твой дед, Виктор Шкловский
20.07.1969, Репино
Дорогой Никиточка! Умница и добрый человек!
‹…›
Когда ты придешь к научной работе, то увидишь, сколько в ней существует нужных трудностей, как много она берет у самого талантливого человека. Пишу тебе не только как дед, но и как товарищ, что эти препятствия и являются ступенями работы. Они неизбежны.
Я создавал науку. Удачи шли сплошняком с 1914 по 1926 год. Были одни победы. Они избаловали меня, и я забыл обычную работу, стал сразу председателем ОПОЯЗа, руководителем. То, что я не знал языки, отрезало меня от мира. Потом я ушел в литературу и кино, опять имел удачи и злоупотреблял легкостью успеха. Злоупотреблял удачей. Презирал оппонентов и даже обычно не читал их. Тут еще вторичную роль сыграли цензурные условия и необходимость зарабатывать. В результате я прожил разбросанную и очень трудную и противоречивую жизнь. Я сжигал огромный талант в печке. Ведь печь иногда приходится топить мебелью. Эйзен штейн уверял, что цемент среднеазиатских зданий иногда замешивали на крови. Я пропустил время занятий философией. Шел без карт. Потом пришло разочарование. Молчание. И то, что я в одной книге назвал «поденщина». Мировое признание запоздало на 25 или даже на 35 лет. Теперь я признан. Теперь мой прежний друг Роман Якобсон утверждает, что он, а не я, создал то, что называлось «формальным методом» и что родило структурализм. Идет поздний и ненужный спор, и об этом тоже много пишут. Друг мой — юноша Никита Шкловский-Корди. Самый дорогой мне на свете человек. Надо учиться широко. Ты немного черпнул поэзию. Полюбил музыку. Я стариком могу написать тебе, что у тебя есть время узнать философию. Очень жалею, что в молодости просто не прочитал Гегеля, Маркса, что только 20 лет тому назад прочел
Ленина. А ведь я очень широко знающий человек. Море широко. Будем плыть вместе. Еще совет очень старого человека. Имей в виду, мне 76,7 (приблизительно) лет.
Не пропусти первой любви. Не пожадничай с ней. Не бойся жизни.
Воздух держит, если его хорошенько раскачать крыльями. Поцелуй бабушку, маму, Колю. Когда тебе трудно, то воздух держит сильных. Жизнь очень интересна.
Она не проходит, только нужно все время дышать все глубже и глубже. Целую всех, кого ты любишь, и всех, кого еще полюбишь. Твой довольно сохранившийся и очень любящий тебя дед.
Виктор Шкловский
16.08.1970, Репино
Дорогой Никиточка.
‹…›
Все что было, прошло, здесь оно поросло не быльем, а лесом. Очень люблю тебя. Мой руки с мылом и слушай музыку. Читай, не боясь разбросаться. Новые мысли растут не из книг, а на пространстве между книгами.
Поцелуй всех своих. Бабушку отдельно.
Твой дед Виктор Шкловский
23.10.1970, Ялта
Твое письмо, Никиточка, я получил.
Оно хорошее. Ты вошел в большое дело, в великий лес. Легкомысленно было бы сразу понять, что видишь. Работа осознается на подступах. Иногда, оглянувшись, не понимаешь, почему не все сразу понял. Работа осознается в работе, в сопротивлениях. Она открывается, когда проходишь сквозь ущелье. Открывается в сопоставлениях.
Из 400 страниц книги ‹«Эйзенштейн»›, вероятно, я уже написал 350 или 370. Сейчас она только начинает отчетливо открываться в дальних сопоставлениях. Они крепче, долговечней ее и неожиданней.
Сейчас здесь тепло. Днем больше 20-ти. Леса редеют, расцвечиваясь, их новое разнообразие закрывает то, что они раздеваются на зимнюю ночь. Небо сине. Выступают краски стволов.
