— Не знаю, — ответил Громыхало.
Фарамунд вздрогнул, не сразу сообразил, что рассуждает
вслух, как дикий лесной человек, что привык в лесной глуши разговаривать сам с
собой.
— Ничего не знаю. Этого никто не может понять... Может
быть, это и есть самая великая тайна на свете? Какой-то народ по воле богов
начинает расти, покорять соседей, взбирается на вершину могущества, правит
миром... А потом все рушится разом! Нет, не всегда разом. Рим до-о-о-олго
набирал мощь... Войны, завоевания, войны... Он тысячу лет покорял мир. А потом
еще тысячу правил. Так что и сгинет не в один день. Но сгинет.
— Почему? — спросил Фарамунд настойчиво. —
Почему?
Громыхало напыжился, рекс выглядит угнетенным, непонимающим.
— Такова воля богов, — изрек он
многозначительно. — Даже не воля, а...
— А что?
— Закон, — бухнул Громыхало еще
значительнее. — Закон, который боги установили... и теперь даже сами не
могут изменить. Всегда так было, всегда так будет. Народы рождались, росли,
матерели, старели, мерли... Одни быстро, как комары... другие долго. Но все
мерло. И все начиналось сначала.
Фарамунд простонал сквозь крепко сжатые челюсти. Щека
дергалась, словно внезапно заболели зубы.
— Так неправильно, — прошептал он. —
Неправильно!
— Неправильно, — согласился Громыхало. —
Хотя, почему?.. Боги знают, что... ха-ха!.. человеку делать.
— Неправильно, — повторил Фарамунд.
Громыхало с удивлением заметил, как лицо рекса потвердело, а
взгляд стал злым и острым.
— Ты чего? — спросил он с удивлением. —
Против воли богов?
Фарамунд покачал головой.
— Воля богов... Боги тоже рождают и умирают. С ними
умирают и придуманные ими законы. Сейчас из Рима по племенам Европы разбрелись
проповедники новой веры. Кто знает, может быть, удастся разорвать этот круг?
Лес тянулся огромный, дикий, темный. Некогда прорубленная
дорога превратилась в звериную тропу, да и ту теснили деревья. Говорят,
когда-то здесь были золотые рудники, но римляне выбрали последние крупицы
золота еще несколько веков назад. Больше золота на севере Европы не осталось, и
римляне сразу утратили интерес к этой земле.
Когда руды не осталось, местным жителям пришлось охотиться,
но кто-то предпочел охотиться на тех, кто охотится на дичь. Но и сами охотники
умели охотиться не только на четвероногую дичь... Через сотню лет из этого леса
вышли дикие люди, что почти не отличались от зверей, и разорили первое
поселение в долине. Так впервые мир соприкоснулся с франками.
В этом лесу, по слухам, чуть ли не на каждом дереве сидят
дриады, по вершинам днем порхают эльфы, а темными беззвездными ночами между
деревьями неслышно скользят маленькие коренастые фигурки с большими кирками
через плечо. Они все еще добывают золото и драгоценные камни, и лесорубы ночами
у костров шепотом рассказывали о несметных богатствах, что хранятся в подземных
пещерах.
Но из глубин леса все выплескиваются и выплескиваются новые
лесные люди. И все — на юг!
Унгардлик еще в первый же день выслал вперед сотню
всадников. Они исчезли, как в воду канули. Громыхало заревел веселую песню про
лесника и сумасшедшую эльфиню с тоненькими крылышками. Сотню захватить
невозможно: в движении постоянно высылает во все стороны десятки, а те вдобавок
отпочковывают по два-три всадника, что немедленно подадут сигнал при первых же
признаках опасности. Это не трусость, их задача — не сражаться, не искать славы
в поединках, а вовремя предупредить. Если не вернулись, значит — дорога
свободная...
За сутки до Римбурга на дороге показались два скачущих
навстречу всадника. Вскоре Фарамунд рассмотрел грузного Тревора, а рядом на
белом жеребце восседал прямой, как свеча, красивый всадник в сверкающих
доспехах. Редьярд выглядел напряженным, но при виде Фарамунда его замороженные
губы слегка раздвинулись в улыбке.
Тревор раскинул руки,
— Фарамунд!.. Фарамунд!.. Дай я тебя обниму!.. О тебе
сейчас только и говорят!.. Все окрестные конты прислали к нам заверения в
покорности и преданности. Под твоими ногами гремит земля и качается небо!..
Фарамунд дал себя обнять, но в груди стало холодно. Даже
горло перехватило, он молча похлопал старого воина по спине, отстранился.
Редьярд смотрел осуждающе, в глазах был холод.
Тревор все еще держал Фарамунда за плечо. Конь под ним беспокойно
переступал с ноги на ногу. Щеки Тревора раздувались, как у веселого хомяка,
только голос стал менее грохочущим:
— Рекс!.. Я вижу, ты и сейчас помнишь о Лютеции?..
Фарамунд протолкнул сквозь перехваченное судорогой горло:
— А как же иначе? Она была твоей племянницей...
— У меня есть еще одна племянница, — возразил
Тревор. — Твоя супруга, кстати.
— Хорошо, — ответил Фарамунд, — что хоть не
назвал женой.
Он заметил, что Редьярд посматривает на него украдкой. Этот
блистающий воин всегда держался отстранено, пренебрегал им как простолюдином,
так и рексом. Даже когда он вошел в нынешнюю мощь, когда окрестные конты сами
льстиво склонили головы, страшась близости такого соседа, Редьярд держался в
стороне, ни разу не назвал его рексом.
Но сейчас Фарамунд видел, как Редьярд мучительно ищет и не
находит повода, чтобы заговорить. Кони неслись галопом, совсем редко переходили
на рысь, Фарамунд с наслаждением подставлял лицо встречному ветру. Земля
грохотала под копытами, этот стук будоражил кровь и странным ритмом отдавался в
черепе.
— Фарамунд!
Редьярд скакал на своем красавце жеребце рядом. Конская
грива развевалась по ветру, Редьярд угрюмо смотрел на Фарамунда, лицо стало
бледным, а красивые выразительные глаза запали, словно после долгого поста.
— Фарамунд! — повторил он. Видно было, как он
сделал усилие, затем выдавил: — Рекс!.. Конунг! Я впервые называю тебя
конунгом, но, в самом деле, ты... твое племя... ты уже больше, чем конунг. Ты
собрал такое войско, что в состоянии поглотить всю Галлию. Может быть, тебе
даже удастся нанести последний удар Риму... Но ты понимаешь, что это
означает?.. Мы, франки, ввергаем культурный мир в эпоху хаоса, мрака,
невежества...
Фарамунд смолчал, щурился от встречного ветра. Слова
«культурный мир» ничего ему не говорят, но вот то, что римляне должны уйти,
исчезнуть, это понятно даже деревьям в лесу. Там гниль всегда уступает место
сильным молодым дубкам. Вернее, не уступает, а молодые дубки теснят сами.
— Нам нужны новые земли, — сообщил он. — А с
севера нас теснят.
— Но не так... — простонал Редьярд. — Не так!
— А как?
Редьярд выровнял коня, чтобы несся с конем Фарамунда ноздря
в ноздрю, вскрикнул:
