Он попятился с тележкой, повернул и попытался объехать их
слева, но гигант Носач выставил ногу, и колесико уперлось как в дерево.
Фарамунд попросил торопливо:
— Пропустите меня. Мне надо в конюшню.
— Так иди, — разрешил Носач. — Только сапоги
оставь.
— Кони тебя и босым узнают, — добавил первый.
А второй, которому это наскучило, или же торопился вкусить
пива, грубо ухватил Фарамунда за плечо, развернул и ударил кулаком в лицо. Боль
ожгла скулу, Фарамунд отшатнулся, его левая нога поднялась, словно он пытался
сохранить равновесие, но вместо этого, каблук ударил в колено обидчика.
Тот охнул, выругался, бросился, ковыляя, вперед, потому что
помощник конюха сам упал от толчка на спину. Его бы хорошо ногами, лежачего,
можно запинать до смерти, но тот неожиданно перевернулся через голову и встал
на ноги.
— Убью! — заорал дико Куцый.
Он ринулся, размахивая крепкими желтыми кулаками. Фарамунд
слегка сдвинулся вправо, затем влево, так подсказывало само тело, а ему некогда
спорить, его собственный кулак неуловимо быстро метнулся вперед. Пальцы другой
руки захватили за кисть руку противника, тело разом согнулось... Он услышал
хруст лопнувшей чужой переносицы, затем тяжелое тело перевалилось через спину.
Снова хрустнуло, а третий раз хруст раздался в тот момент, когда Куцый
обрушился на землю и застыл там, раскинув руки. Лицо было кровавой маской, оттуда
толчками выбивался бурунчик крови. Сломанная в броске через спину рука была
неестественно вывернута.
Мгновение двое смотрели, выпучив глаза, затем оба бросились
остервенело и слаженно. Фарамунд отступил на шаг, уклоняясь от ударов. Руки
задвигались, словно сами по себе. Тело увертывалось, а когда он каким-то
образом сумел ухватить второго и завернуть к себе спиной, нога ударила с такой
силой, что он сразу с холодком ужаса понял, что позвоночник этого дурака
сломан...
Носач ухватил его за плечо, пальцы сжались как железные.
Огромный кулак метнулся прямо в голову Фарамунду. Мелькнули налитые бешеной
злобой глаза плотника. Кулак просвистел мимо, чуть задев ухо, а он рывком
освободил плечо, ударил в великана в середину груди, а затем, развернув,
сильным толчком швырнул в стену.
До стены было не меньше десяти шагов. Однако Носач пронесся
как олень, стена задрожала от удара. Мускулистый толстяк сполз по ней, похожий
на огромный жирный плевок.
Фарамунд стоял, весь дрожа от страха и ярости. В черепе безумной
чередой проносились страшные картины мести: все сжечь, всех убить, растерзать,
вешать на стенах, пламя пожара, крики...
Он шумно вздохнул. Он стоял посреди двора, в трех шагах
перевернутая на бок тележка, а три неподвижных тела... нет, второй очнулся,
стонет, пытается ползти, волоча за собой вытянутую ногу. За ним полоска темной
в пыли крови.
Не зная, что делать, он поднял тележку и пошел, толкая ее
перед собой, к раскрытым дверям конюшни, как делал все эти дни.
Старший конюх, посматривая на него опасливо, привел его к
Свену. Тот оглядел с головы до ног, сказал резко:
— Я не знаю, кто ты. Говорят, тебя нашли без памяти.
Но, кто бы ты ни был, ты искалечил мне троих лучших плотников!.. Я мог бы
повесить тебя сразу, но сперва хочу спросить, зачем ты это сделал.
Фарамунд сказал с мольбой, хотя в душе разгорался гнев:
— Хозяин, они сами на меня напали.
— Напали? — прорычал Свен. — За вами следило
слишком много глаз. Мне сказали, что мои люди хотели всего лишь снять с тебя
сапоги.
— Но это мои сапоги, — сказал Фарамунд. — А я
человек госпожи Лютеции.
Свен сказал раздраженно:
— С Лютецией я договорюсь. В конце концов, все вы
сидите на моем хлебе, пользуетесь моей защитой. И все, что у вас есть, это мое
по праву, как давшего вам защиту. Что ж, у тебя не нашлось доводов в свою
защиту. Зато мои люди видят, что никого не вешаю по прихоти, а только по
закону. Эй, взять этого... и повесить! Сейчас же, прямо на воротах.
Воины за спиной Фарамунда выставили копья. Еще двое зашли с
боков, один сказал благожелательно:
— Парень, протяни руки! Закон есть закон.
Фарамунд покорно выставил руки. Если на миг он чувствовал
себя так, что тело готово было само броситься на этих людей, выхватывать копья,
бить, крушить, ломать, то эти странные слова о законе заставили дать связать себя
крепко, а потом так же покорно побрел через двор к воротам.
Низкие тучи ползли тяжело, едва не задевая крыши. Теддик как
кошка вскарабкался на ворота, моток веревки на плече. Оглянулся:
— Хозяин, по какую сторону ворот вешать?
Свен отмахнулся:
— На этой, конечно. Чтоб другим неповадно...
Теддик передвинулся чуть влево. Быстрые пальцы умело и ловко
закрепили на торце веревку. Петля опустилась вниз, раскачивалась зловеще.
— Так?
Свен поколебался:
— Погоди... лучше на той стороне стены. У него тут
никого нет, никто за ним жалеть не будет. А с той стороны кого-нибудь да
отпугнет.
Теддик подтянул к себе петлю, недолго развязывал узел на
столбе, перебрался к другому. Из домов выходили любопытные, кое-кто вывел
детей, чтобы посмотрели на зрелище.
Фарамунд видел, как на него засмотрелась крохотная девчушка
с золотыми волосиками. Глаза у нее были чистые, синие. Когда встретилась с ним
взглядом, застеснялась и уткнулась в материнский подол.
Двое воинов отворили ворота. Фарамунда вывели, сверху
опустилась грубая, с торчащими волокнами петля.
Копья подтолкнули его в спину. Кто-то сказал сзади
благожелательно:
— Это только кажется, что долго. На самом деле... раз —
и все!
Услужливые дети принесли табуретку. Фарамунда заставили
подняться на нее, петля раскачивалась перед лицом.
Свен стоял в сторонке, хмыкал. В толпе раздались смешки.
Страж сказал раздраженно:
— Наклони голову! Как я петлю одену?
Фарамунд нагнулся. Шершавая веревка царапнула по ушам. Все
это время в голове было тупое недоумение. Не верилось, что все вот так
оборвется. Что табуретку выбьют из-под ног, а жесткая петля сдавит горло, в
глазах потемнеет... И самое главное, самое главное: он никогда больше не
увидит... Лютецию.
В груди вспыхнул жар. Нет, он не даст себя повесить. Иначе
не увидит Лютецию. Надо сейчас же...
— Стойте!.. — раздался издалека крик. —
Остановитесь!
Из конюшни, где по-прежнему ночевали гости, переплывшие
реку, выскользнула светлая, как сон, Лютеция.
Золотые волосы убрать в косу не успела, они как солнечная
волна блистали в хмуром ненастном дне. Кроткие синие глаза на этот раз сверкали
гневом.
