— Не дури! Ты ждешь ребенка!
— Да, — ответила она. — Но мне тоже надо...
жить.
Она попробовала вырваться, в ее больших чистых глазах
блестели слезы. Лицо было бледным и очень серьезным.
— Девочка моя, — прошептал он в недоумении. —
Что с тобой происходит? Ты хоть скажи... зачем именно тебе нужно... чтобы он
приехал?
— Дядя...
— Скажи мне. От этого зависит, рискну ли я... э-э...
рискнуть настаивать?
Брунгильда прижала к груди руки, в горле стоял комок. Она
пыталась вздохнуть, но грудную клетку сжало как обручами. Тревор молчал, в
глазах было глубокое сочувствие. Но он терпеливо ждал.
— Я... я... — сказала она жалко. — Мне он...
нужен... Теперь он нужен! Когда он приедет, все будет иначе. Я объясню ему!..
Дядя, все будет иначе. Все будет иначе!!!
Последние слова она выкрикнула, стараясь заглушить боль и
страх. Внезапно нахлынуло ощущение полнейшей беспомощности. Не свершила ли она
непоправимую ошибку, что держалась так долго?.. Да, это была ошибка, когда
прислала вместо себя служанку... Но еще большая ошибка, что упорствовала так
долго, что пришла к нему на ложе... на свое ложе!.. так поздно... И последняя
огромная ошибка, когда брякнула, что пришла только ради наследника!
Глава 35
Редьярд сидел за столом в одиночестве. Руки сжимали широкий
медный кубок. Красные пятна от вина показались Тревору следами крови. Сам
Редьярд был смертельно бледен.
Тревор закрыл за собой дверь с грохотом, но Редьярд не повел
и глазом, а руки его замедленно наполнили кубок. Пальцы его крупно дрожали.
— Редьярд... — сказал Тревор, — ты никогда
таким не был! Что случилось?
Редьярд медленно поднял голову. Воспаленные глаза смотрели
мертво.
— Случилось, дядя.
— Что?
— Ты уже знаешь, Фарамунд взял Помпеум.
Тревор с шумом выпустил воздух, грудь его слегка опала в
размерах:
— Фу-у, напугал ты меня! Я уж думал, с тобой или
Брунгильдой что стряслось. А Помпеум... Ну, слишком мал этот орешек для его
зубов. Он и не такие крепости и города берет. А что Помпеум?.. Это ты зря...
Редьярд по-прежнему бледный, с осунувшимся лицом, покачал
головой:
— Помпеум — последний островок римского влияния здесь.
Последний островок культуры и цивилизации. А Фарамунд... попросту стер с лица
земли. Что всех убил... понятно, римляне тоже редко щадят побежденных, но вот
то, что сжег все книгохранилища, разбил все статуи, уничтожил все произведения
искусства, а драгоценные ювелирные вещи велел переплавить в золотые слитки!..
Тревор пожал плечами:
— Что делать? Но он бы все равно взял Помпеум.
— Я надеялся, — прошептал Редьярд, — не
возьмет.
Тревор насторожился:
— Ты все-таки предупредил?
— Дядя, я не мог иначе.
— Редьярд!
— Это был мой долг. Долг цивилизованного человека.
— Разве ты не франк?
— Франк, дядя. Но я — цивилизованный франк. А это
больше, чем франк.
Тревор помотал головой:
— Что-то быстро старею. Не понял тебя, Редьярд.
— Я предупредил не римлян! Я предупредил других
цивилизованных людей. Дядя, мы все — христиане. Мы — один народ. А это —
язычники, что не познали истинного света. Я не предал своих, когда предупредил
римлян, что этот язычник готовится взять их город. Я помог культуре против
дикости. К сожалению, это лишь добавило крови.
Тревор сидел, уронив голову. Редьярд встал, медленно ходил
взад-вперед по комнате. Его красивое мужественное, хотя и смертельно бледное
лицо разгоралось внутренним светом.
— Только бы не дознался Фарамунд, — уронил Тревор
глухо.
— Эх, дядя...
Тревор вскочил, впился взглядом в бледное лицо племянника:
— Что? Подозревает?
— Знает, — ответил Редьярд. — Сам префект
сказал под пытками...
Он вымучено улыбнулся, но краска покинула не только лицо,
отлила даже с шеи, Тревор некстати заметил, что не так уж племянник и силен,
шея стала как у цыпленка. Вообще мышцы начали таять с той поры, как он вместе с
Лютецией и Брунгильдой принял крещение и повесил на шею золотой крестик.
— И что Фарамунд? — вскрикнул Тревор. — Не
молчи же!.. У тебя такое лицо... Что он сказал? Ты его видел?
— Нет. Он даже не пожелал сказать мне это лично.
Прислал гонца со словами, что велит мне покончить с собой.
Тревор закусил губу. То, что Редьярда не повесили за измену,
как водится с преступниками, или не казнили мечом, говорит о расположении
рекса. Он все же верит, что Редьярд не бросится в бега под покровом ночи...
Эта мысль была неожиданна, он тут же выпалил:
— Ты скроешься? Из крепости можно уйти незаметно!
Редьярд покачал головой:
— Я могу уехать свободно. Гонец никому больше не
говорил, это видно. Все здесь относятся ко мне, как и раньше.
— Ну, так что тебя держит?
— Дядя, а ты не подумал, что Фарамунд, возможно, сам
хотел бы, чтобы я убежал?
— Зачем?.. Ах, да!
Редьярд сказал совсем тихо:
— Я сказал гонцу, что все выполню.
Тревор сказал в радостном нетерпении:
— Но ты ведь христианин! А всякие клятвы перед
язычником, ты ж сам говорил, необязательны. Значит, ты свободен от клятвы перед
рексом. Тебе нужно только скрыть лицо и выйти через любые ворота. А то и вовсе
перелезть через стену. Я знаю такие места...
Редьярд покачал головой:
— Дядя, я же сказал, меня никто не остановит, если я
выеду через главные ворота! Но я не выеду, знаю. Да, я обрекаю свою бессмертную
душу на вечные муки... ведь самоубийство запрещено моей верой!.. но что-то во
мне требует, чтобы я сдержал слово.
Тревор воскликнул с мукой:
— Редьярд! Кроме тебя и Брунгильды у меня никого не
осталось. Я уже стар, погибли не только ровесники, но и вся молодая родня.
Останься хоть ты!.. Уйди, скройся. Это все согласно твоей проклятой вере, но
сейчас я и ее благословляю, ведь она спасает тебе жизнь...
— Нет, дядя.
Он стоял гордый и красивый, к щекам вернулся румянец, глаза
блестели, как звезды. Тревор смотрел с болью. Редьярд еще раз покачал головой.
Тревор медленно поднял тяжелую, как налитую холодным свинцом, руку:
— Давай его сюда.
Редьярд вытащил из ножен короткий римский меч, больше
похожий на нож для разделки рыбы, подал рукоятью вперед. Тревор принял, застыл.
Редьярд повернул руку дяди так, чтобы острие коснулось левой стороны груди
напротив сердца.
