Глаза Тревора заблестели. Редьярд слушал недоверчиво,
Фарамунд все время чувствовал его ощупывающий взгляд.
— Ты слишком щедр! — воскликнул Тревор. —
Редьярд, вели подать коней. Мы сейчас же возвращаемся в крепость. Пусть меня
черти утащат в свое царство и сделают рексом над всеми рогатыми, если я не
сумею уговорить Лютецию!
Редьярд, не говоря ни слова, пошел к коновязи. Фарамунду его
походка показалась легкой, чуть ли не подпрыгивающей.
От возбуждения он не находил себе места. Он не мог ни
сидеть, ни лежать, даже в седле быстроногого коня хотелось соскочить и
понестись впереди, ибо все такие медленные, спят на ходу, а там впереди
Лютеция!
— Рекс, — сказал Громыхало предостерегающе. —
Рекс!.. Опомнись?
Фарамунд остановился, голова его повернулась с такой
скоростью, что хрустнули шейные позвонки:
— Что?.. Ты о чем?
— О том же, — пробасил Громыхало. — Возьми
себя в руки.
— Что?.. А, ты о... Слушай, я так рехнусь. Крикни,
чтобы оседлали мне моего Ворона. Если хочешь, езжай со мной.
Громыхало кивнул:
— Конечно, поедем вместе. А куда?
Фарамунд засмеялся:
— Ты хорош, хорош! Даже не спросил, куда. А если в
преисподнюю?
— Ну что ж, — ответил Громыхало
мужественно, — и там поставим свой бург, отвоюем земель... Это ж здорово:
иметь целое войско демонов!
Но когда бодрые застоявшиеся кони вынесли их как ветер за
ворота, Громыхало забеспокоился:
— А куда это нас прет?
За ними мчалась только личная дюжина всадников, лучшие из
лучших, их отобрал сам Громыхало.
— А что вдруг забеспокоило?
— В той стороне только городок Люнеус, — ответил
Громыхало с беспокойством. — А там настоящий римский гарнизон. Если уж его
брать... хотя не понимаю, зачем он нам, то там наши двенадцать человек, гм...
Там и двенадцать тысяч будет мало!
Всадников он оставил в лесу, а сам, одевшись простолюдином,
отправился к городским воротам пешком. Громыхало не пожелал оставить рекса
одного, и теперь сопел и пыхтел рядом, бурчал, что если уж так не терпится
убить время, то можно напиться как свинья, вот неделя-другая и пролетит
незаметно...
Сперва они увидели городскую стену. Фарамунд почувствовал,
как ноги становятся ватными, а в сердце заползают страх и уважение. Стены из
камня, из настоящих массивных глыб, неизвестно какой силой встащенных один на
другой. И так на высоту в три человеческих роста!
Дорога привела к вратам, две башни по бокам, створки ворот
распахнуты широко. Фарамунд покрутил головой, отыскивая стражей, Громыхало
пихнул в бок:
— Они в башнях. Наблюдают.
Стараясь не привлекать внимания, они прошли в город, и тут
Фарамунда тряхнуло снова. Подошвы ступали по ровным каменным плитам. Вся
площадь покрыта твердыми широкими плитами, дома — тоже из камня! —
вырастают прямо из этого серого гранита. А дома в два этажа и в три, а в самом
центре возвышается огромный дом в четыре этажа, окна широкие, крупные, без
ставен, так что днем в комнатах светло, а в безоблачную ночь можно увидеть
звезды.
На миг в сердце кольнула острая зависть, ибо сразу
представил себе Лютецию не в деревянном доме, который вдруг начал казаться
вовсе не... самым лучшим, а вот в этом большом каменном! Там на самом верхнем
этаже даже широкий выступ, видно кресло: кто-то иногда сидит, посматривает
сверху на город, а если позволяет погода, видит далекие закаты и восходы
солнца!
— Куда пойдем? — бухнул в его мысли, как камень в
воду, тяжелый голос Громыхало. — Лучше на базар...
Фарамунд поморщился, очарование улетучивалось, он здесь, а
не рядом с Лютецией смотрит с высоты на мир.
Спросил зло:
— Что мы там потеряли?
— Да все идут на базар.
— Не все...
Он жадно всматривался в лица встречных. Римлян от франков
отличал сразу: несмотря на одинаковое солнце, римляне холенее, медлительнее,
спокойнее. Франков выделял не только по огромному росту, но и по резким
движениям, быстрым поворотам головы, цепким и дерзким взглядам. В них кипела
жизнь, они готовы тратить ее даже на постоянные и бесцельные драки друг с
другом, в то время как римляне уважительно раскланиваются со всеми, хотя он
видел брезгливые гримасы, недовольство в глазах.
Римляне держались степенно и величаво. Даже дети не
резвятся, а как маленькие старички, гуляют спокойно, либо сидят рядышком на чистой
скамейке, сами чистенькие и ухоженные, в нарядных кукольных одеждах. Если и
хохочут, то тоже правильно: красиво и мелодично, никакого визга...
Этот городок, думал он напряженно, и от этой мысли волосы
поднимались дыбом, находится в Галлии, на земле галлов, которую сейчас затопили
племена франков. Островок во враждебном море! И все же здесь богатство и
роскошь римлян бросаются в глаза... А что же тогда, что в самом Риме? Какие же
горы злата там? Какие статуи возвышаются над самым главным из всех городов
мира?
Нарядные горожане разгуливали парами и группками,
беседовали. На Фарамунда и Громыхало поглядывали с благожелательным
любопытством, как на огромных диких зверей.
Так вот почему их не побили, не захватили их город, не сожгли!
Римляне не враждебны! Может быть, когда-то, когда явились впервые, они и шли с
огнем и мечом, но сейчас на всех смотрят, как на младшую родню. Бедную родню,
неразвитую, ничего не умеющую, но все же не враждебную. А франки в ответ... на
то и франки, тоже не бросаются оскорблено бить и крушить все подряд. В этом
сила нынешних римлян. Они умнее, они многое повидали, многое знают...
неизмеримо больше знают! И они готовы этим щедро делиться.
Да только надо ли мне, чтобы со мной делились, мелькнуло в
голове злое. Почему я должен оримляниваться? Почему должен становиться таким же
кругленьким и сытеньким?
На городской площади под одобрительные выкрики двое
римлян... или, скорее, федератов, раздели толстую молодую женщину, показывали,
что можно с нею проделывать по-сарацински, по-египетски, а вот как пользуют
женщин тупые лангобарды...
Народ ржал, женщина хохотала, ее молодое белое тело
бесстыдно колыхалось. К двум легионерам пытался пристроиться горожанин в
богатой одежде, не получалось, тогда он, распаленный, сорвал с пояса кошель и
торопливо достал горсть монет.
Фарамунд не стал досматривать, прошел вдоль каменных домов.
Ноги и здесь ступали по широким плитам. Голова кружилась от недоумения: даже
площадь, простую городскую площадь замостили камнями! Да не просто замостили, а
обтесали, выровняли, подогнали — лезвие ножа не просунуть между плитами.
Ходишь, как по дворцу! А что же у них в домах?
Сзади раздались крики. Он оглянулся, инстинктивно шаря по
поясу, где в ладонь должна скользнуть рукоять меча. Пальцы ощутили пустоту, но
на площади, где прилюдно развлекались с женщиной, на огромную бочку взобрался и
встал в красивую позу, тучный человек в тоге. Ему орали, хлопали в ладоши,
кто-то швырнул цветы.
