— Мы люди благородного патриция Фабия, — прокричал
передний всадник, — и его дочери Лютеции Белорукой! Присланы...
— Погоди, — прервал страж, — сейчас поднимем
ворота!
Они втащились настолько измученные, что страж спросил с
недоверием:
— Вы что... так без отдыха и перли? А почему к Свену не
заехали?
Мужик помялся, размел руками:
— Господин Тревор торопил... К тому же мы, в самом
деле, просто не сумели к господину Свену. Надо было через реку, вот и решили,
что заночуем в лесу, а следующую ночь уже будем здесь...
— Это хорошо, — одобрил страж. — Господин
Фарамунд будет доволен! Дуй во-о-он к тому зданию, видишь? Да не туда смотришь,
деревня. Вон с тесовой крышей!.. Там покормят, устроят.
— А господин Фарамунд?
— Сам появится, — пояснил страж с непонятной
усмешкой. — Даже звать не надо.
— А как же...
— Почует, — объяснил страж еще непонятнее. —
Даже, если он на самом шумном и веселом пиру.
Но Фарамунд находился не на пиру. Даже не в оружейной или на
охоте, как принято у тех, кто из простолюдинов выбивается в предводители. В
бывших покоях Лаурса, откуда вышвырнули роскошное ложе, он сосредоточенно
выслушивал отца Стефания.
Стены и пол давно отскоблили, вымыли горячей водой, сейчас
по углам горели масляные светильники. Фарамунд, в ожидании Лютеции, велел
ограбить храмы нового бога в дальних городах, зато здесь теперь пахло ладаном,
а в окованном медью сундуке хранились черепа и высохшие конечности каких-то
богословов, названных церковью святыми.
Отец Стефаний, немолодой, но поджарый, как борзой пес,
говорил быстро и страстно. Фарамунд, к своему удивлению, схватывал все на лету.
То ли проповедник умел облекать сложные истины в простые понятные слова, то ли
сам Фарамунд оказался не последний дурак на свете.
Стефаний оставил школу в Риме, где толковал основы веры, и
теперь уже несколько лет бродил по северным землям. Его жар и дар говорить
просто и убедительно помогали обращать в веру Христа, но, если честно, он
впервые встретил такого трудного собеседника, как этот молодой вождь с очень
серьезными глазами много повидавшего человека.
На столе помимо хлеба и рыбы были головки сыра и кувшин с
вином. Стефаний отведал только рыбы, Фарамунд жевал сыр, запивал вином.
Стефаний чувствовал, что начинает повторяться, подыскивает новые доводы. Нет,
этот вожак не упорствовал, не доказывал превосходство старых богов. Но вопросы
его проникали так глубоко, что сам богослов начинал чувствовать, как под его
ногами колеблется незыблемая почва учения Христова.
— ... свет истинной веры заставил императора
Константина на смертном одре принять крещение, — доказывал
Стефаний, — а через полвека вера Христа уже воссияла как единственная...
— Как государственная, — поправил Фарамунд
рассудительно, — а не единственная. Так ведь? Ты ж говорил, что в Риме и
сейчас изничтожают язычников. Куда жестче, чем они вас, христиан.
— Нам можно, — возразил Стефаний горячо. —
Только у нас свет!
— А у других?
— У других не такой свет! Он и не свет вовсе... а
блеск, ложный блеск! И вообще это все козни дьявола, злостные измышления.
— Для Бога нет эллина и иудея, — повторил Фарамунд
задумчиво, — ни свободного, ни раба... Неплохо сказано! То есть, вашему
богу стало тесно в одном племени, он заявил, что готов принять коммендации от
других племен и народов? А помогает ему победно идти мощное и сплоченное
войско... э-э.. церковное войско?
Стефаний сказал осторожно:
— Нас ведет Господь...
— Так он же ведет не только проповедников, — возразил
Фарамунд резонно. — Всех ведет! Даже жуков и муравьев, судя по твоим
словам. Но ты прав, христианство принять надо. Эти идеи насчет смирения,
непротивления злу насилием, а особенно эта мысль насчет «нет власти не от Бога»
просто здорово! Как эти старые правители вас львам бросали? Вас же надо в
задницу поцеловать, что придумали такое!.. Чтоб народ не бунтовал, сволочи...
Стефаний поправил:
— В первую очередь, это смирение перед Господом Нашим,
а уже во вторую — перед нашим господином!
Фарамунд налил себе в медную кружку вина. Терпкий аромат
распространился по всему помещению. Организация, подумал он. Римляне брали
организацией. Теперь умелой организацией берут эти... легионеры Христа. Впервые
все культы завязаны в один могучий кулак. Сейчас старые культы даже, скажем,
могучего Юпитера, существуют каждый по себе. Вон храмик в городе, который он
захватил последним, не подчиняется могучему Риму. И никогда не подчинялся. А
эти, которые придумали новую веру и нового бога, создают единую систему,
подобно могучему и дисциплинированному войску. Даже из самого захудалого села
служитель нового бога шлет отчеты в Рим и ревностно выполняет его распоряжения.
Из Рима можно отстранять от служения любого жреца, в каком бы диком краю тот ни
находился, что просто немыслимо при культе нынешних богов. Понятно, что такая
организация сомнет старую веру, уничтожит старых жрецов, их храмы...
Да, разрозненные секты христиан собрались под эгидой
императора Константина... Язычника, кстати, что говорит о том, что не в вере
дело. Император был не дурак, понял, что это церковное войско тоже можно
поставить на службу... Так, собрались на первый Вселенский Собор, уладили
спорные богословские вопросы, упорядочили церковную догматику, а главное —
выработали Символ Веры. Говоря проще, коротко изложили суть новой веры,
отобрали наиболее удобные тексты из писаний, остальные объявили ересью,
составили свод обязательных правил поведения для христианина.
Через полвека они стали настолько удобной дубиной в руках
императора, что он объявил христианство государственной религией. Теперь
гонениям подвергаются уже не христиане, а сторонники старых богов. Победившие
христиане с упоением жгут библиотеки, разбивают мраморные статуи с изображением
всяких там аполлонов и гераклов, особенной ярости удостаиваются статуи
бесстыжих богинь... Вытащив за волосы знаменитую женщину-математика Гипатию,
христиане растерзали ее прямо на улице: женщинам отныне только рожать детей и
покорно терпеть побои мужа...
Теплая струнка шевельнулась в насмешливой душе. Это было так
неожиданно, что он не сразу понял, что мысли незаметно повернули в ту сторону,
куда поворачивали всегда. Христианка должна рожать детей.
Он вздрогнул, горячая кровь прилила к лицу от такой
чудовищной по наглости мысли. Лютеция, существо из солнечных лучей и лунного
сияния, чистое и настолько хрупкое, что нельзя даже смотреть в упор... она
создана для преклонения, она сама чистый и светлый ребенок, какие уж дети...
Но мысль не исчезла, только спряталась поглубже. Взамен же
пришло странное беспокойство, томление, что возникает у перелетной птицы,
которая осенью чувствует неодолимое желание улететь в дальние края, а весной
еще более неодолимую жажду вернуться как можно быстрее, успеть напиться талой
воды, увидеть последние островки тающего снега, поклевать самые-самые первые
стебельки зеленой травы...
