Пыль взвилась на месте, где только что перебирал точеными
ногами конь. Звонкий перестук подков унесся как стрела, утих.
Со стен Люнеуса угрюмо и настороженно наблюдали, как с
северной стороны леса выходят во множестве люди, усталые лошади тянут скрипучие
повозки, следом сотни всадников гонят огромные стада отощавших коров и
полудохлых овец.
Испуганные поселяне толпами вливались в ворота бургов. Но
оборванные чужаки только шарили в брошенных домах, уносили все, что могли
унести, но ничего не жгли, не ломали, трупы животных в колодцы не бросали.
На юг двигалось одно из племен готов. Все с гордостью
называли себя родней самого конунга Алариха, который уже захватил богатые
плодородные земли на юге империи, теперь торгуется с самим Римом, то становясь
ему на службу, то выпрашивая больше денег, земель, уступок в правах.
Взбешенный Фарамунд то бросался на стены, едва не грыз, то
впадал в черное оцепенение: всадники Унгардлика как в воду канули...
Однажды за воротами бурга послышался хриплый рев рога.
Фарамунд не обратил внимания, страж высунулся из окна, покричал, его не
слышали. Исчез, слышно было топот и веселый голос. Фарамунд сидел на лавке
мрачный, водил по лезвию меча оселком. Вождю вроде бы можно и не острить меч
самому, но мерное вжиканье камня по железу странно гармонировало с его
отчаянием и злостью.
Со двора донесся вопль:
— Фарамунд!.. Хозяин!..
Фарамунд продолжал водить камнем по лезвию, только прижимал
сильнее. Меч блестел, уже острее бритвы, кромка теперь только стачивается, но
все равно он не мог заставить себя подняться.
Дверь распахнулась, воин ворвался возбужденный,
запыхавшийся, Фарамунд его не узнал, кто-то из новых:
— К нам гости!
— Займись, — отмахнулся Фарамунд.
— Там два десятка всадников! Во главе два блистающих
воина, на которых смотреть страшно. Те самых, которых раньше видели с Лютецией.
Стены заметались перед Фарамундом. Он не успел опомниться,
как уже одетый, на бегу застегивая пояс с мечом, выскочил во двор. Ворота
отворились, всадники ехали по два в ряд, строй не ломали, все вооруженные
одинаково, все в железных шлемах, кожаных доспехах, на которых железных полос
столько, что не видно самой кожи.
Первыми ехали Тревор и Редьярд. Из людской выскочила
Клотильда, бросилась к Тревору, хватала за сапог, что-то лепетала. После
похищения Лютеции служанка не находила себе места, кляла себя за то, что
послушалась госпожу и уехала подготавливать им комнаты. Будь она с госпожой,
она бы там голыми руками разорвала бы негодяя, посмевшего прикоснуться к ее
госпоже...
Лица Тревора и Редьярда были темнее тучи. Редьярд
рассерженно крикнул еще с седла:
— Где Лютеция?
Злые слова застыли на языке Фарамунда. Тревор слез с коня,
как обломок скалы сползает с горы, медленно повернулся к Фарамунду. Лицо было
почти черное, под глазами висели темные мешки. Лицо сразу постарело, глубокие
морщины избороздили щеки и лоб.
Этот, напротив, взглянул на Фарамунда с таким сочувствием,
что тот задохнулся, снова ощутил в горле подступающий ком. В груди растекалось
жжение, боль. Он шагнул к старому воину, тот распахнул руки, больше похожие на
медвежьи лапы. Фарамунд шагнул в них, припал к его груди, слезы хлынули разом,
словно копились всю ночь и ждали только, когда откроется запруда.
Тревор похлопывал его по спине, не выпуская из объятий. Над
ухом гудел расстроенный голос:
— А мы уже договорились с конунгом, что он пропустит
нас через его земли и даже даст для сопровождения два десятка воинов!.. А от
его владений до римских земель, где отыщется ее родня, рукой подать... Как на
крыльях летели обратно!.. Но на месте крепости Свена застали одни руины...
Хорошо, слух уже пошел, что эти руины, как и все деревни вокруг, уже твои...
Фарамунд стискивал челюсти, но в глазах защипало. Слезы
хлынули ручьем. Он всхлипнул, его трясло, зарыдал в отчаянии:
— За что меня так?.. Я же все сделал!.. Нет, это я
виноват!!!.. Почему не взял эту проклятую крепость Свена сам... Тогда бы никто
не сумел...
Тревор, который сперва слушал с недоумением, затем чуть
отстранил его на вытянутый руках, сказал с изумлением:
— Ну... а я думал, что тебе напоминать, что она тебе
жизнь спасла... Правда, и ты ей спас... однажды, но, во-первых, разбойники ее и
не собирались убивать, а во-вторых, она тебя сберегла, по крайней мере,
трижды!.. К тому же я тоже собирался не раз перехватить твою глотку и бросить в
лесу, чтоб лишнюю тяжесть не тащить, и чтоб задурно хлеб не ел...
Рыдания все еще сотрясали Фарамунда, но он стиснул зубы,
молчал, только слезы бежали по лицу, капали на грудь. Редьярд в сторонке
разговаривал с Громыхало и Вехульдом, но Фарамунд чувствовал на себе его
подозрительный взгляд.
Воинов повели в трапезную, коней разобрали и потащили к
полупустой конюшне. Фарамунд едва снова не впал в оцепенение, но по двору
забухали тяжелые шаги, словно галопом несся каменный бык, в холл вбежал
красный, запыхавшийся Громыхало.
— Рекс!.. Есть новости.
— Нашелся? — вскрикнул Фарамунд.
— Он приехал сам, — сообщил Громыхало. —
Троих коней загнал, говорит, пока скакал без передыху!.. Далеко, видать...
— Где он?
— У колодца. Упал, пьет, как жаба на солнце. Вести
сюда, рекс?
Фарамунд уловил удивленные взгляды Тревора и Редьярда.
Редьярд ни за что не станет звать его рексом, понятно, да и Тревор начнет
избегать называть его высоким титулом, на что ему, Фарамунду, сейчас наплевать,
сердце рвется от боли, когда представляет, как томится эта чистая пташка в
когтях ястреба...
В груди запекло, он снова ощутил в глазах слезы. Стараясь не
допустить себя до рыданий, сказал громким, хоть и дрожащим голосом:
— Вытряхните одежду. За обедом решим, что нам делать дальше.
Похоже, мы отыскали, где Лютеция! А теперь... клянусь всеми силами, я не
оставлю ее в чужих руках.
Глава 16
Управляющий, оставшийся еще от Лаурса, усадил Тревора и
Редьярда в общей трапезной за стол напротив Фарамунда. Рядом с вождем сидели
Громыхало и Вехульд. Громыхало внимательно и с недоверием присматривался к
Тревору, словно смотрелся в зеркало, такой же квадратный, угловатый, массивный,
даже волосы у обоих как у диких кабанов щетина — густые и короткие.
Унгардлик снова долго и жадно пил воду, не прикасаясь к вину
или пиву, лишь тогда рухнул за стол. Худое лицо, изборожденное глубокими
морщинами, посветлело, когда увидел жареное мясо, птицу,
— Шесть суток во рту ни крошки, — признался он
сиплым простуженным голосом. — С седел не слезали... У Савигорда три
бурга, еще четыре города ему платят по коммендациям! К тому же он мог увезти
Лютецию в одно из своих сел...
