Фарамунд дернулся:
— Ты о чем?
— Ты же велел: с самого начала, — торопливо сказал
парень. — Но если хочешь, это могу пропустить, а начну сразу от Адама и
Евы...
Фарамунд ощетинился:
— Ты кем был у римлян?
— Господин, такого слова нет на нашем языке. Но я был
тем, кто имеет право говорить в глаза правду самому цезарю...
Фарамунд поморщился:
— Понятно, шутом. Ладно, шут, ты только не забывай, что
сейчас мне не до веселья. Даже будь в твоей шкуре лучший поэт вселенной, я тебя
повешу через минуту, если не скажешь, откуда знаешь, кто я и что ищу.
Шут снова рухнул на колени:
— О, господин!.. О тебе уже пошел слух. А римляне
потому и владыки мира, что у них есть карты. И они знают, в каком месте на
карте о чем говорят, чего добиваются, на чем местного вождя можно купить или
поймать! Уже ширится слух, что ты завоевываешь бурги для своей женщины. Ее
похитил твой соперник, ты ее разыскиваешь... Я знаю только, что ты был близок,
очень близок! Ты, в своей неизреченной премудрости, свойственной юным народам,
выбрал единственно верный путь. Если бы не наш обоз, ты бы во-о-о-н на той
дороге перехватил отряд Настиона, что перевозил ее из полевого лагеря в
крепость.
Фарамунд вскрикнул, как раненый в самое сердце огромный
зверь:
— Она была так близко?
— Рядом, — ответил шут сочувствующе. — Я
видел с телеги, как там поднялась пыль, когда вы напали на этот несчастный
обоз. Они улепетывали со всех ног! Еще бы...
— Почему? — спросил Фарамунд жадно.
— Их было не больше десятка воинов, — объяснил
шут. — Они сопровождают повозку, в которой и везли Лютецию. Я видел ее в
лагере дважды!
— Скажи, — вырвалось у Фарамунда, — как она
выглядит?
— Она, в самом деле, рождена для небес, — сказал
шут почтительно. — В ней есть та царственность, что приходит только с породой.
Неужели Господь, в самом деле, и людей выводит так же, как человек выводит
породы собак?.. Ее спина всегда прямая, и когда она смотрит на своих
похитителей, то выглядит так, словно это они у нее в плену.
— Да, — сказал Фарамунд жадно, — это она...
— Стерегут ее два брата-великана: Корнуган и Настион.
Это не люди, а вовсе чудовищные башни, закованные в железо. Это франки, что
служат римлянам... вернее, указывают им разные услуги. Доспехи им сковали на
заказ, а мечи у них... прости рекс, не короче твоих, а ростом и силой оба
превосходят всех сущих на земле.
На месте битвы трупы жадно расклевывало воронье, волки
рычали и дрались за лакомые внутренности. Трупы уже почернели, распухли, над
поляной стоял звон от множества крупных навозных мух. Со всех сторон сходились
жуки и муравьи, а подземные зверьки начали подрывать вокруг трупов землю, спеша
опустить в глубины, где будут лакомиться без помех.
На той дороге, куда указал шут, они легко нашли отпечатки
подков двух огромных коней. Под великанами и кони оказались великанскими,
Фарамунд измерил ладонью ширину копыт, представил себе размер коня, мурашки
пробежали по коже. На богатырских конях и люди не простые, не простые...
— Вперед, — сказал он сквозь зубы. — Вперед,
пока эти звери не спрятались где-нибудь в укрепленном месте.
— Рекс, откуда здесь укрепления?
— Откуда и наше, — бросил он. — На этих
землях быстро растут не только грибы.
— Я знаю, — заверил Вехульд. — Дальше только
настолько дикие леса, что нет ни клочка свободной земли. А вырубить такой лес,
чтобы построить крепость, сил человеческих не хватит!
— А выжечь?
— Среди таких болот? — фыркнул Вехульд.
— Сейчас жара.
— Сгорит только мох, — предположил Вехульд. —
Да еще кусты... Но деревья стоят! Думаешь, не было здесь пожаров?
— Ладно, но должны быть люди, деревни...
Вехульд подумал, согласился:
— Верно. Но если им кто и окажет помощь, то что нам
несколько поселян? Там могут быть одни землянки.
На ночлег остановились в сотне шагов от дороги. Костер
развели в яме под прикрытием широкого выворотня. Дым рассеивался среди листьев,
даже с дороги не заметить, разве что чуткие ноздри уловят запах гари. Коней
стреножили и пустили пастись на соседней поляне, Вехульд, не доверяя рядовым
воинам, остался сторожить первым.
Кроны смыкались плотно, а когда костер погас, все
погрузилось во тьму, словно мир оказался в мешке с угольной пылью. Ветви не
пропускали лунный свет, Фарамунд погрузился в сон, страшась, что прозевает
утро.
Однако проснулся он первым. Из полумрака смутно проступали
очертания огромных стволов, над головой что-то робко чирикнуло. Деревья
становились выпуклее, объемнее, рассвет все-таки проник под плотную крону.
— Пора, — сказал он с жадным нетерпением. —
Вехульд, не спишь? Вели седлать коней!
Трое суток они гнались за похитителями. На четвертый день золу
на месте костра застали еще горячей. Фарамунд в отчаянии пришпоривал
измученного коня, но тот лишь хрипел, мотал головой, морда в пене, а брюхо в
мыле.
— Привал, — прокричал сзади Вехульд. —
Иначе... иначе завтра уже ни на что не будем годны!
Между деревьями словно натянули золотую паутину. Верхушки
деревьев сверкали. Хотя закатное солнце еще не налилось пурпуром, но белки
превратились в огненные комки и шмыгали по стволам, как клочья пожара.
Люди спешно расседлали коней, вытирали им мокрые бока. Во
всем лесу от вершинок до корней внезапно наступила тишина. Звери и птицы спешно
устраивались на ночь, зная, как быстро в лесу наступает темнота.
А рано утром они мчались на конях до полудня, а потом
Унгардлик, который взял на себя роль проводника, резко натянул повод:
— Всем стоять!.. Дальше придется пешком.
— Почему? — спросил Фарамунд зло.
Из кустов высунулся молодой воин, совсем безусый, глаза
расширенные от счастья:
— Они остановились на привал! Среди бела дня!.. Вы
наткнетесь, спугнете...
Фарамунд молча соскочил на землю. Вехульд быстро оглядел
воинов, кого-то придется обидеть, оставить с лошадьми.
— Пятеро будут следовать за нами в отдалении, —
велел он. — С конями... Верно, рекс?
Фарамунд поддернул перевязь, чтобы рукоять меча была поближе
к ладони.
— Верно, верно. Унгардлик, веди!
Унгардлик кивнул юноше, вдвоем скрылись в зарослях, даже
ветки не колыхнулись. Фарамунд метнулся следом, сердце стучало громче, чем стук
подкованных коней.
Тропки уже давно не было. Унгардлик то появлялся, то исчезал.
А когда он прилег за огромным вывороченным пнем и уже не двигался, только
дважды нетерпеливо оглянулся на Фарамунда, у того сердце внезапно оборвалось.
